Может, просто Поэт не пришел в последний момент и Влада нас выручала? Бросилась на амбразуру… Или, наоборот, это был самый настоящий Пушкин из всех возможных?
Времени на подготовку и репетиции не оказалось. Вчера решили. Сегодня изображаем. С костюмами тоже напряженка. Но кого и когда такие мелочи тормозили?
Остальные ашки, как нормальные люди, принесли из дома заварку, плюшки, сахар-рафинад и салфетки. Тоже вложились в процесс поздравления.
Химия была последним уроком. Ну, все со звонком как кинулись сдвигать столы… Фердинандовна смотрела за этим действием заинтригованно. Предчувствуя приятности, но не подозревая мистической глубины…
А шесть заговорщиков тем временем ускользнули из класса в раздевалку. Пересчитаем: Тройка, Семерка, Туз, Германн, Старуха Графиня и сам Пушкин.
Парни крепили к пиджакам карты – важная подробность – английскими булавками!
Я натягивала поверх школьной формы длинную, как сейчас помню, темно-зеленую юбку, горбилась. Для образа повязала зачем-то темно-синий шерстяной платок (старуха-дворянка, ага…), нацепила очки… Закашляла, ссутулилась…
Влада с томиком Пушкина в руках была самой спокойной. Ничто вроде не предвещало безобразий. Но… А чего это она? Наше все, наше Солнце, Поэт – бабник, мужчина, красавец с кудрями… А Влада?
Блондинка-отличница брыкалась, конечно. Но сообща мы уговорили, заставили ее натянуть спортивные штаны с лампасами (в тот день была еще и физра)… В качестве замены темных локонов поэта замотали голову Влады тюрбаном из черной футболки. Да. Потная черная футболка Вовки… Вывернутые наизнанку короткие рукава висели над щеками – по мнению Вовки и моему – совсем как бакенбарды. По мнению Влады, это больше напоминало уши черного спаниеля. Доказать нам это Поэт не смог. Пошел выступать с обмотанной футболкой головой. Но зло затаил…
Наконец собрались, обнялись на дорожку, проговорили, кто за кем выходит и что делает, творит, да и выдвинулись господа актеры в сторону кабинета химии.
Германн (он же на самом деле Вовка), разумеется, прятал за спиной пучок гвоздик. Сжимал он их со всей недюжинной силушкой, измочалил стебли, часть цветов потеряли по дороге. Помню, что Влада один ему в петлицу пиджака пыталась присобачить. Или в карман. Мстила за «прическу», наверное. В итоге приколола все той же английской булавкой, украсила товарища.
Класс только-только приступил к разливанию чая по бокалам и кружкам.
Анна Фердинандовна присела к первому из сдвинутых по центру столов. И достала из подсобки две коробки шоколадных конфет. Видимо, ее уже угощали до нас. Ах, приземленные люди. Какая банальщина – дарить сладости. Вот мы, умники и умницы, решили впечатлить искусством! Настоящим…
Итак, в дверь постучали, и на пороге класса явился поэт. Он же А. С. Пушкин в черном потном тюрбане на талантливой голове. В спортивных штанах с лампасами.
Анна Фердинандовна ждала от своих дорогих ашек приятных праздничных слов. Наверное. Но не такого экшена…
Пушкин под ее взором смутился, от этого неожиданно обнаглел, чтобы преодолеть стеснительность, и первое, что проорал, зайдя в кабинет, прямо в лицо нашей немолоденькой Анне:
– Старуха!!! Подлая старуха!
При этом тыча томиком в сторону учительницы. Химичка уронила ложечку на блюдце. И жалобно спросила:
– Я?
Класс захихикал. Пушкина несло. Он взывал, завывал, уткнувшись в текст и подняв одну руку вверх, как на картине про юного лицеиста и Жуковского (или то был Державин?).
– Графиня Анна…
Анна Фердинандовна подпрыгнула, а класс затаил дыхание. Не сошли ли мы с ума?
– Графиня Анна была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему…
Класс онемел. Поздравление любимого препода все себе представляли иначе. Изящнее, что ли. Химичка взялась за сердце. Пушкин не заметил. Или пренебрег. Поэт невозмутимо продолжал выискивать и зачитывать отмеченные карандашом в тексте отрывки из «Пиковой дамы». Он шел по пути поздравления, сбить себя с курса не давал. И время от времени в самых пафосных местах демонстративно тряс бакенбардами.
Сразу после фразы Пушкина, которой явно не было в тексте, что…
– Уж полночь близится! А Вовочки все нет…
В класс предсказуемо ворвался Германн.
В кабинете герой начал озираться. А репетиций-то не было. Мы помним. За каким-то лешим он подошел к химичке, вручил ей остатки гвоздик… Анна Фердинандовна, парализованная нашим креативом, не смогла их взять. Германн потряс цветами перед ее лицом, да и положил их на чайное блюдце.
– На!
И тут, хромая, явилась старуха…
До меня с опозданием – как до жирафа – дошло, что подволакивать ногу тоже было необязательно… Но… Увы…
От яркого осознания пошлости творящейся вместо правильного поздравления учительницы я не добрела до ожидающего меня Германна, уселась не на приготовленный стул, а на стол перед доской. И пригорюнилась. Уже на самом деле, без притворства. Взялась обеими руками за голову.
Поэт, не замечающий моего отчаяния, витийствовал. Тыкал книгой в Германна и нашу учительницу.
– Почему ж не попробовать своего счастия? – вопрошал неугомонный бабник Пушкин.
Германн и химичка с ужасом посмотрели друг на друга. Поэта несло, строго по тексту, но… как это звучало?
– Представиться ей, пожалуй, сделаться ее любовником, но на это все требуется время, а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю…
Тут Германн опомнился. Сначала заметался между Старухами. Я на столе, справа от него. Слева химичка. Германн, раздираемый муками, зачем-то поцеловал химичку в щечку…
И твердо пошел ко мне с той же целью. «Попробовать счастия»… Потянулся ко мне всхлипывающей на столе губами… А что мелочиться? Старух – две? Две.
Обеих и надо осчастливить… Оптом. Я взвыла и опрокинулась навзничь. На стол. Начала брыкаться…
Карты, притомившиеся ждать в коридоре, не дожидаясь, пока их позовут, боком полезли на сцену в кабинет.
Туз, как стало ясно всему классу, питал ко мне горячие чувства. И с разгона, не разбираясь, зарядил кулаком по башке наглецу Германну.
Две другие карты среагировали. Тройка схватила Туза, Семерка повисла на Германне, который оцарапался об английские булавки, озверел… Но…
Вмешался Пушкин.
Он призвал актеров к ответу. Для большей доходчивости Поэт колотил томиком по плечам увлекшихся лицедеев, лупил по головам… И повторял важную по его авторскому мнению мысль:
– Графиня не отвечала!
– ?
– Графиня не отвечала!
Туз выпустил Германна, Семерка и Тройка тоже перестали толкаться и отцепились от товарищей. Пушкин свирепо, нам стало ясно, что этот точно не раз и не два затевал дуэли, указал раскрытой книгой на меня.
