– Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла. Умерла! Умерла…
За первым столом тихо всхлипывала химичка, до которой наконец дошло, что же здесь происходит: не жестокий подлый глумеж над возрастом, а искренняя жажда порадовать.
Так как я уже села, а по сценарию должна, наоборот, упасть, Тройка решила мне помочь. Нажала на плечо, чтобы шустрая покойница, норовившая вообще слезть со стола, легла обратно. Я почему-то стала сопротивляться. Тройка оцарапала меня английскими булавками. Я завизжала. На выручку кинулся уже Германн. Свалились и завозились за столом мы втроем. В запале порвали мою юбку и затоптали косынку.
Кто-то из одноклассников догадался начать аплодировать, чтобы остановить это непотребство. Задние встали, чтобы лучше видеть, и громко хлопали.
Передумав драться, чему опять способствовал Поэт, мы поднялись, взялись за руки. Поклонились сначала Анне Фердинандовне, которая крутила в руках остатки гвоздик, потом остальным зрителям.
Пушкин так тряс головой, что с него наконец свалился тюрбан.
На переднем плане три карты от избытка адреналина и общей лихости танцевали маленьких лебедей слева направо: от входа в класс до Анны Фердинандовны, потом справа налево, от любимой учительницы до двери… Все как положено взялись руками друг за друга, растопырили локти, взбрыкнули ногами.
Позади лебедей Старая Графиня рыдала на груди у Пушкина, который, оглаживал покойницу по спине и шепотом уверял на ухо, что в целом, по его мнению, представление удалось.
Германн, вошедший в роль соблазнителя, посылал зрителям воздушные поцелуи.
Наконец все заткнулись и остановились.
В наступившей пронзительной тишине Анна Фердинандовна поблагодарила нас за поздравление. В том смысле, что наша трактовка классики ее удивила, но не разочаровала.
– Во всяком случае, это было неожиданно. И необычно. И я многое видела за почти сорок лет в школе. Но такое… впервые! Спасибо, мои дорогие!
Восьмое марта – это необязательно просто букет цветов для любимой учительницы. Правда же?
Полиглот
Осенним мрачным утром сижу в «газельке». Трясемся по направлению к метро. Дергаясь, продирается транспорт сквозь пробку. Привычно хмурый и сонный народ, больше похожий на груз, чем на жителей прекрасного города, – в глухом молчании.
Приближаемся к конечной остановке минута за минутой.
На угловом заднем сиденье хрупкий юноша, на которого никто поначалу внимания не обращал, ну юноша и юноша… у него звонок. Отвечает.
Вау. Слышу легкий и вкусный английский.
Почти детским голосом он торопливо обещает перезвонить, когда доедет и откроет документы. И все такое. Не успел положить трубку – опять звонок. Востребованный парень. Отвечает опять по-английски. Но теперь девушке. И говорит чуть дольше, заканчивает разговор комплиментами. Начинает улыбаться. Даже сиять.
Я прямо перед ним сижу, его лицо в стекле оконном мутном отражается. Опять ему звонок! «Газель» уже насторожилась. И не зря. Мама миа, он бегло стрекочет на испанском!
Длиннющими предложениями, как положено, быстро и слепляя их в одно почти слово. Выдох – красивая трель. Разные коза, трабахо, пердито, буэно, абла и так далее. «Газель» заслушалась. Молодой человек опять стремительно свернул разговор. Нежно попрощался с неведомой нам Жюстиной.
Так я перевела, а не понимаю почти ничего. Ладно.
Не прошло и трех секунд, как у нашего попутчика опять звонок. Теперь вся «газелька» обернулась и смотрит на него требовательно. Скрестили взгляды. Навострили уши в ожидании шоу.
В абсолютной и внимательной тишине юноша отвечает на звонок. И на этот раз по-русски.
– Алло? Мне не очень удобно, перезвоню.
Какая-то секунда, я не выдержала и хихикнула, дальше грохнула вся «Газель». Смеялись старики, хохотали красивые девочки, по виду студентки, дико ржал водитель. Юноша прикусывал губу, улыбался, потом тоже не выдержал.
Через минуту мы доехали, все вышли. Лица другие. Просветленные, с блестящими глазами.
Тоненький юноша отбежал от «газельки» на пару шагов, и у него опять зазвонил телефон.
Прикладное искусствоведение
Боссу было хорошо за пятьдесят: второй брак, трое детей. Он бодрился, молодился, одевался в кэжуал, старался быть в курсе модных новинок. Машину купил не ту, которую хотел, а которая по статусу положена. Вместо рыбалки заставлял себя «отдыхать-расслабляться» с нужными людьми в гольф-клубе.
На фирме имел при этом репутацию самодура, тираннозавра и человека старой закалки.
Работал с немцами и японцами. Приучил себя к мужскому, без покрытия, маникюру – лапы-то на миллионные бумаги ложатся. Даже на педикюр иногда заезжал, чтобы пятками с трещинами нежную кожу длинных ног молодой жены не царапать.
Себя считал очень успешным. Новый дом обставляли с дикими спорами любимая супруга и модный дизайнер. В итоге босс с трудом там для себя выбрал пару-тройку углов, которые его не раздражали: веранда на балконе второго этажа, обшитая деревом с креслом-качалкой и видом на лес, а еще закуток у второго камина в гостиной. В этих местах он и гнездился.
В один из дней, привычно застряв в центре, в пробке, босс озверел. И решил прошвырнуться до ресторана, где запланирована важная встреча, на метро. Водитель даже мяу сказать не успел. Тиран-самодур – и кто он там еще? – буркнул, что, мол, знаешь куда ехать, там после и заберешь. И через два шага буквально – кожаная подошва обуви жалобно заныла от грубой терки городского асфальта – нырнул в людской поток, вползавший в подземку.
Босс вполне себе слился с толпой. Роста не самого высокого, талии не самой обширной, лысый, не юный мужик, грузноват немного, и? Таких полвагона рядом. А то, что свитер – итальянский кашемир изрядной цены, на голое тело носится – и не углядишь, если не в теме. Джинсы с виду простые. Да, по его фигуре скроены, сделаны. Но с виду обычные штаны.
Внутри ему пришлось отстоять недлинную очередь за картой. Потом сообразить, как пройти через турникет. А что? Лет десять не спускался, если не дольше.
В вагоне рядом ехала стайка шумной молодежи. Босс увлекся, подслушиванием их вольнолюбивого разговора, едва свою станцию не пропустил.
А на выходе из метро жизнь решила по-хорошему удивить. В полу шаге от ступеней сидела бабка, на груди у нее, на тонком листе картона, были прикреплены картинки. Штук пять. Разного размера. От обычной почтовой открытки до альбомного листа.
Птички, расписанные цветами, лисички в юбочках и зайчики в шапках, снег, валенки с глазами.
Красота, как в детских мультиках. Тех, которые босс по телевизору пятьдесят лет назад смотрел.
Он подошел к бабке поближе. Полюбовался на примитивно исполненные, но при этом странно душевные, теплые рисунки, и спросил, сколько стоит. Бабка оживилась. Сообщила, хотя босс не интересовался, что зовут ее Марией Ивановной, ей без малого сто лет, она санитаркой всю войну от звонка до звонка, а художеством увлеклась недавно. И вот, чтобы дома одной не сидеть, пишет и продает.
