Итак, политические учёные, философы и социологи, занятые исследованиями вопросов войны и мира, анализируя конфликты рубежа тысячелетий, стали приходить к выводу, что происходят сущностные изменения в характере войн современности. Многие исследователи говорят о появлении нового доминирующего типа войны, который пришёл на смену войнам, описанным Клаузевицем. В первую очередь этот вывод связан с тем, что растёт число асимметричных войн, в которых регулярные правительственные силы сражаются с нерегулярными отрядами, и негосударственных конфликтов (non-state conflict, определение см. в Уппсальской программе данных о конфликтах (Uppsala Conflict Data Program, UCDP)), в которых государство вовсе не участвует. Эти конфликты связываются с иными причинами, нежели традиционные межгосударственные войны, не всегда они имеют под собой только политические причины, в отличие от «войн по Клаузевицу», которые представляют собой продолжение политики. И хотя значительная их часть была внутригосударственными конфликтами, их необходимо было отличить от традиционных гражданских войн. Мэри Калдор предложила концепт «новая война» с тем, чтобы описать доминирующий тип конфликта XXI в. Новая война, как её описывает Калдор, это вооружённый конфликт, в который «вовлечены сети государственных и негосударственных участников, а основная масса насилия направлена против гражданского населения»
[113], кроме того, в этом конфликте «размыто различие между внутренним и внешним. Новые войны и глобальны, и локальны, и они отличаются как от классических межгосударственных, так и от классических гражданских войн»
[114].
Основной контекст появления новых войн задавали «кризис» нововременного проекта государства и межгосударственных войн, отмеченный выше, а также трансформация мировой политической системы, связанная с окончанием холодной войны и глобализацией. Последние два фактора заслуживают дополнительного внимания. В своём исследовании 1996 г. Дональд Сноу писал об этом следующее: «…международная система, которая развивалась с начала холодной войны, была высоко структурированной и, спустя какое-то время, очень предсказуемой системой отношений», а конкуренция за влияние «между сверхдержавами, в свою очередь, создала рамки, которыми регулировалась внутренняя и международная политика государств третьего мира»
[115]. После распада Советского Союза и окончания противоборства двух идеологических полюсов система международных отношений начала выстраиваться на принципах однополярности. Победа капиталистической системы означала представление соответствующих ей ценностей (демократии, прав человека, рыночной экономики, прогресса) в качестве наиболее передовых и универсальных, а потому подлежащих активному распространению, в том числе при необходимости силовыми методами. Подобный подход породил дебаты относительно соответствия этой практики самой идее демократии
[116].
С другой стороны, окончание холодной войны для ряда стран третьего мира означало прекращение патерналистской поддержки со стороны СССР или США. Такие государства перестали быть полезными в запутанной игре двух систем, поэтому зачастую лишались финансирования, военной и технологической помощи, что привело их к кризису системы политического управления. Как пишет Сноу, «окончание холодной войны сопровождалось очевидным снижением готовности и способности контролировать внутреннее насилие… правительства и те, кто были наиболее готовы к повстанческой борьбе, больше не имели идеологических покровителей, которые предоставляют им средства для совершения насильственных акций, но при этом ожидают, что смогут влиять на то, как это насилие будет осуществлено»
[117]. Лишившись патронажа со стороны сверхдержав, правительства и различные милитарные группы, заинтересованные в военном насилии, стали действовать более самостоятельно и, соответственно, менее предсказуемо. Так появились новые очаги напряжённости. Примером могут послужить конфликты в таких странах, как Ангола, Эфиопия или Никарагуа, где начало перестройки и появление концепции нового политического мышления и, соответственно, отказа от противоборства блоков достаточно быстро привело к поражению сил, ранее активно поддерживавшихся СССР и его союзниками.
Глобализация, особенно её фаза, начавшаяся в 1980-1990-х годах, также представляет собой один из наиболее значимых факторов, определяющих структуру международных отношений и сказывающийся на обновлении войн. В первую очередь с глобализацией связана международная интеграция в сфере экономики. Взаимосвязи и зависимости различных регионов мира самым непосредственным образом влияют на войну. Американский экономист Бринк Линдси в своём исследовании глобальной экономики утверждает, что глобализация началась ещё в XIX в., будучи одним из эффектов промышленной революции и децентрализации рынка. Установление и укрепление трансграничных связей в сфере производства и торговли создавало условия пацификации международных отношений. Как справедливо отмечает Линдси, «в десятилетия перед Первой мировой войной промышленная революция сделала уровень международной экономической интеграции не только сопоставимым, но и в некоторых отношениях превосходящим наши достижения… Политические условия становились все более враждебными, но снижение транспортных расходов и совершенствование средств связи раскрепостило общемировое движение товаров, услуг, капитала и людей в исторически беспрецедентном масштабе»
[118].
Подтверждают подобный взгляд на свободную торговлю как основу идеала мира и аналитики рубежа XIX–XX вв., такие как русский финансист и промышленник Иван Станиславович Блиох или британский политик и учёный Норман Энджелл. Блиох в 1898 г. опубликовал семитомник «Будущая война и ее экономические последствия», где отмечал тягость расходов на подготовку к войне того времени и неизбежное разорение экономики, связанные с её ведением
[119]. Ни одна из великих держав, по мнению Блиоха не пойдёт добровольно на саморазрушение и обособление от внешних связей.
