Норман Энджелл высказывался схожим образом в книге 1910 г. «Великая иллюзия». Тесное сотрудничество государств в области промышленности делает войну «гарантированно тщетной». А оккупация и расширение территории за счёт соседей не могут считаться эффективным средством ведения политики, поскольку население в завоёванной местности перестаёт работать должным образом, т. е. сумма затрат на приобретение земель превышает выгоды от обладания ей. Кровопролитие становится если не невозможным, то бессмысленным.
Ожидания Блиоха и Энджелла относительно экономических ограничений войны не оправдались. Экономический космополитизм уступил в борьбе империалистическому милитаризму. «Силы разрушения одержали верх, и трагическим результатом стала Первая мировая война»
[120]. Однако современные формы международного сотрудничества вновь порождают надежды на мирное взаимодействие государств, даже в тех случаях, когда сталкиваются между собой супердержавы и новые империи.
Современный этап глобализации, как это определяет Калдор, связан с интенсификацией взаимосвязанности регионов земного шара и изменением политической власти
[121]. Эти процессы зависят от множества факторов, в частности, от развития информационных технологий, распространения универсалистских и мультикультурных ценностей, а также популяризации демократических идей и повышения уровня открытости некоторых обществ, особенно тех, в которых до окончания холодной войны господствовали социалистические режимы. Не менее важны и процессы разложения нововременного государства и изменение в восприятии статуса политической автономности и национального суверенитета. Трансформации такого рода делают большую войну менее возможной, но не исключают возникновение локальных конфликтов, развитие которых может иметь глобальные последствия. Кроме того, это не снимает вопроса об угрозах, которые несут новые войны. Они, хотя и ведутся в условиях глобального внимания к проблематике обеспечения прав человека и секьюритизации общественного порядка, тем не менее зачастую связаны с обострением конфликтов различных идентичностей
[122].
Эффект глобализации политики и экономики можно оценивать как положительный фактор, способствующий тому, что большая межгосударственная война перестаёт считаться легитимным инструментом мировой политики. В то же время стоит обратить внимание и на критиков глобализации, чаще всего левых политических теоретиков и социальных философов или представителей нового поколения политических реалистов. Нередко они отмечают, что её роль не исчерпывается пацификацией и миротворчеством. Экономическая, технологическая, промышленная глобализация, интересы капиталистической и политической элиты могут выступать в качестве фактора, если не прямо разжигающего вооружённые конфликты, то поддерживающего войну. Глобализацию также интерпретируют как новый колониализм, диктат запада, тенденцию к унификации и коммодификации
[123]. Хотя подобный пессимизм, вероятнее всего, переоценивает глобализацию и её эффекты. Как убедительно доказывает немецкий социолог Эккарт Циммерман, мы не можем игнорировать влияние глобализации, распространения высоких технологий и политики, проводимой мировыми лидерами, на то, как функционирует организованное насилие в том или ином регионе, однако и объяснять любой террористический акт или начало гражданской войны одной лишь ссылкой на глобализацию неверно. «Глобализация может рассматриваться в качестве фонового фактора международного терроризма»
[124], но не как единственный фактор. Всегда необходимо обращать внимание и на локальные особенности, которые могут «включить глобальный “переключатель”»
[125].
Отдельно от вопроса о глобализации как факторе, который содействует появлению феномена новых войн, необходимо указать и на научно-техническую революцию, предопределившую облик войн XXI в. Как и прежде, военные технологии сверхдороги, поэтому развивать и использовать их по силам только хорошо обеспеченным группам: государствам, организациям, которые финансируются государством, или крупным корпорациям. Однако ряд технологий сделал ведение войны или сопутствующие ей практики (распространение идеологии, рекрутинг, финансирование) куда более простым и быстрым. Особенно важен эффект доступности средств коммуникации и массовой информации, которые в принципе стали одной из важнейших технологий в современной войне. Как считает Мартин ван Кревельд, в середине XX в. новые технологии влияют на войну непредсказуемым образом. Последствия их развития приобрели явно политический характер: «…технологический процесс, который в период между 1500 и 1945 г. способствовал упрочению позиций государства, развернулся в противоположную сторону и в настоящее время зачастую ведет к тому, что государство теряет власть в пользу разнообразных организаций, которые либо не имеют территориальной привязки, либо не обладают суверенитетом, либо и то и другое одновременно»
[126].
Вывод ван Кревельда справедлив лишь отчасти. Действительно, можно согласиться, что технологический рывок на рубеже второго и третьего тысячелетий обладал эмансипаторным и эгалитарным характером. Не в последнюю очередь благодаря развитию технологий появились новые силы, которые по воле государств или вопреки ей стали перенимать часть функций, ранее ассоциировавшихся исключительно с государством. Можно отметить характерную тенденцию к появлению на международной политической арене негосударственных субъектов, которые в последние десятилетия все чаще угрожают подорвать монополию государства на применение насилия, в том числе и военного. Различные повстанческие организации, террористические группы, наркокартели, неправительственные организации и даже экономические корпорации готовы ставить и решать военные цели самостоятельно, ради чего формируют собственные армии или нанимают частные военные и охранные компании (ЧВК/ЧОК). Для обозначения этого процесса передачи военных обязанностей от регулярных армий частным контрактникам в исследовательской литературе используется термин «приватизация войны». Подробнее вопрос о влиянии, которое оказывает активное вовлечение негосударственных армий в военные конфликты современности, будет рассматриваться далее
[127].
