Понятие конфликт низкой интенсивности появилось в 80-е годы XX в. и зачастую получает самые разнообразные интерпретации. Мартин ван Кревельд выделяет следующие его характеристики. Во-первых, они происходят в «менее развитых частях» мира. Для проявлений негосударственного насилия в развитых частях света используются другие понятия: терроризм или волнения. Во-вторых, чаще всего они представляют собой столкновение регулярной армии с нерегулярными частями. При этом конфликты низкой интенсивности оказываются более кровавыми, нежели традиционные межгосударственные войны. В-третьих, основным видом используемого вооружения становятся не высокотехнологичные средства борьбы, а самые простые виды оружия
[150]. Добавим, что сложную технику применять невозможно либо в силу слабой обученности участников конфликта, либо из-за её недоступности, либо вследствие того, что боевые действия ведутся в населённой местности. Наконец, ван Кревельд отмечает высокую степень политизированности конфликтов низкой интенсивности. В то время, как межгосударственные войны всё реже ведут к заметным политическим последствиям, например, к пересмотру границ, малые войны могут вызывать масштабные трансформации
[151]. Множество примеров дают освободительные и антиколониальные войны в Азии и Африке: Алжир, Ангола, Мозамбик, Индонезия.
Однако эти, предложенные ван Кревельдом, характеристики стоит дополнить ещё несколькими особенностями, позволяющими описать конфликт низкой интенсивности. Значимой задачей в такого рода войне становится подавление воли противника к ведению борьбы или, наоборот, распространение идеологии войны, способствующей эскалации конфликта. Война ведётся не только за территории и позиции, но также не в последнюю очередь за «умы и сердца», по выражению, авторство которого приписывают французскому генералу Луи Юберу Гонзалву Лиотею, подавлявшему Восстание чёрных флагов в Индокитае. О значении информации писали, в частности, авторы концепции войны четвёртого поколения. По их мнению, поскольку запад больше не занимает исключительного, доминирующего положения в мире, характер войны будут определять не западные, а, например, исламские или азиатские военные стандарты. А учитывая технологическую отсталость этих регионов, основной акцент будет сделан на идеологической борьбе, пропаганде и обучении, репутации и умении использовать общественные настроения, а не на проведении масштабных операций с применением сложных видов вооружения
[152]. Это значит, что изменяется роль, отведённая гражданскому населению. Она становится более активной. Для регулярной стороны гражданское население может стать источником информации, а авторитет отдельных лиц, уважаемых в данной местности, может содействовать усмирению региона. Для иррегулярных отрядов гражданское население становится источником новобранцев, снабжения и вновь – информации о расположении и планах противника.
Для конфликта низкой интенсивности характерно применение неконвенциональных средств и партизанских методов ведения борьбы. Набеги, точечные убийства, террористические акции – всё это, как следует из второго свойства, отмеченного ван Кревельдом, становится наиболее востребованными тактическими приёмами. Действительно, раз война низкой интенсивности представляет собой в первую очередь асимметричный конфликт, как минимум один из её участников – негосударственный субъект, который в большей степени будет склонен к ведению герильи, а не фронтальной войны.
Однако и регулярные силы идут на изменения в тактике ведения войны. Действия негосударственных субъектов воспринимаются как нарушение порядка и основ международных отношений, ответственность по поддержанию которого, лежит на государстве. Соответственно, государство чувствует себя обязанным восстановить стабильность. Применение военной силы для этой цели, по сути, представляет собой уже не военную кампанию, а операцию по восстановлению правопорядка или принуждению к миру. Государство использует меньшее количество войск, перед которыми ставятся задачи, характерные скорее для полицейских подразделений. Армия занимается не ведением боёв или подготовкой укреплений, а патрулированием, охраной и работой с местным населением. Американский социолог Моррис Яновиц ещё в 1960-е годы назвал это «констеблизацией» войны
[153]. Можно также добавить, что подобные процессы укладываются в логику поведения, характерную для имперских проектов. Новые империи, примеряющие на себя роль мирового жандарма, заняты не войной с равным, симметричным противником, а выстраиванием системы внутренней безопасности в глобальном масштабе. Применение силы против глобальных преступников или мирового зла легитимируется именно таким образом: «…имперские войны, согласно данной концепции, основываются не на симметричных правовых основаниях – на манер дуэли – а считаются формой выступления против нарушителей законов. Идея справедливой войны опирается на асимметрию в правовых основах»
[154]. С другой стороны, исследователи указывают на процесс милитаризации полиции, которая осваивает военную тактику и использует военную технику, снаряжение и вооружение
[155]. Таким образом, в конфликте низкой интенсивности теряется освоенное в Новое время и значимое для нововременного проекта государства разделение внешней и внутренней политики, которая предполагала использование армии для решения конфликтов с другими государствами, и полиции для поддержания порядка среди собственных граждан.
Глобализированностъ войны
Мы уже отмечали выше взаимосвязь между глобализацией и развитием новых войн. Если же говорить о глобализированности современной войны, то можно выделить два аспекта: участие внешних сил в эскалации локального конфликта и влияние локального конфликта на региональную или даже мировую политику. Безусловно, оба этих явления могут наличествовать одновременно.
В первом случае речь может идти о самых разнообразных сценариях. Например, в прошлом, особенно в ходе холодной войны, междоусобица в каком-либо из государств третьего мира нередко становилась площадкой для столкновения крупных держав. Подобные события мы наблюдаем также и наше время. В исследовательской литературе это явление получило название опосредованных войн, или прокси войн (proxy war). Классическое определение опосредованной войны принадлежит Карлу Дойчу, американскому социологу и политическому теоретику: «…международный конфликт между двумя державами, который ведётся на территории третьей страны; представленный под видом внутреннего конфликта этой страны; в нём используется людская сила, ресурсы и территория этой страны в качестве средства достижения преимущественно внешних целей и реализации внешних стратегий»
[156]. Такие тайные войны под завесой локальных конфликтов, гражданских войн и антиколониальных выступлений велись между СССР и США во Вьетнаме, Афганистане, а также во множестве африканских стран и на Ближнем Востоке. Однако в опосредованные войны могут быть вовлечены не только сверхдержавы, но и региональные силы, как настаивает Эндрю Мамфорд
[157]. В любом случае, проявление опосредованных войн следует признать одной из примет того состояния международных отношений, когда открытое военное противостояние невыгодно или невозможно.
