Также вторжение в локальный конфликт может быть связано со стремлением того или иного государства утвердиться в данном регионе в качестве ключевого политического игрока. Об этом много пишут в связи с имперскими амбициями США или России
[158]. Хотя зачастую в такого рода участии в войне на чужой территории проявляет себя стратегия превентивного предотвращения угроз, перерастания локального конфликта в региональный или борьбы с терроризмом «на дальних подступах». Кроме того, можно также говорить и о заинтересованности в войне негосударственных субъектов, например, наёмников или частных военных контрактников, добровольцев, которые едут поддержать представителей своего этноса или религии.
Что касается влияния, которое иногда локальные конфликты оказывают на мировую политику, то здесь следует указать на усилия мировой общественности поставить войну вне закона, сделать её более гуманной и контролируемой и не допустить совершения военных преступлений и преступлений против человечности. В таком случае к войне приковывается повышенное внимание «международных учреждений, начиная с неправительственных организаций (НПО), таких как Oxfam, “Спасем детей”, “Врачи без границ”, Human Rights Watch и Международный комитет Красного Креста, и кончая такими международными институтами, как Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН), Европейский союз (ЕС), Детский фонд ООН (ЮНИСЕФ), Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Африканский союз (АС) и собственно сама Организация Объединенных Наций (ООН), включая силы по поддержанию мира»
[159].
При этом все эти участники могут оставаться в высшей степени разобщёнными, что, естественно, не сказывается положительно на перспективах быстрого урегулирования конфликта.
Оставляя за скобками проблемы, связанные непосредственно с войной, как то: возможность быть убитым или захваченным в плен и проданным в рабство, а также разрушение городов и инфраструктурных объектов, стоит принять во внимание и влияние локального конфликта на экономические, социальные, демографические процессы, протекающие в регионе. Для примера можно взять войну в Сирии и отчёт Всемирного банка об уже наступивших последствиях этого конфликта. Отчёт позволяет однозначно зафиксировать разрушение социальной структуры, общественную дезинтеграцию, утрату функциональной способности институтов, местами практически полное исчезновение инфраструктуры, отсутствие рабочих мест, что, в свою очередь, провоцирует рост безработицы и продуцирует волны миграции, крупнейшие со времён Второй мировой войны. Так, более чем три четверти населения трудоспособного возраста остаются не занятыми, 60 % населения живёт в крайней нищете
[160], а страну покинуло свыше 5 млн жителей
[161]. Но война в Сирии повлияла также и на соседние с ней страны, в первую очередь на Турцию, Иорданию, Ливан, а также Ирак, которые вынуждены принимать сирийских беженцев и нести экономические потери, связанные с дестабилизацией региональных рынков
[162]. Необходимо также помнить и о затратах и потерях, которые несут международные участники гражданской войны в Сирии, в частности Россия и западная коалиция.
Таким образом, всё в большей степени мы можем говорить о влиянии, которое даже локальная война или конфликт низкой интенсивности оказывают на политические процессы во всём мире, притягивая к себе внимание, силы и ресурсы местных политических игроков и глобальных лидеров. В наши дни мировым значением может обладать любой конфликт, даже периферийный с западноцентричной точки зрения, а как мы понимаем, большинство современных конфликтов – периферийные
[163].
Политика идентичности как основание войны
Еще одной характерной особенностью новых войн является то, что они провоцируются политикой идентичности, занявшей в малых конфликтах место идеологии или геополитики и приводящей к экстремизму и серьезной радикализации насилия
[164]. Это может быть идентичность, основанная на этнических, религиозных, социальных особенностях. По определению Мэри Калдор, политика идентичности – это «притязание на власть на основе партикулярной идентичности – будь то национальной, клановой, религиозной или языковой»
[165]. Тенденциям к глобализации в данном случае противостоят партикуляристские настроения.
Как пишет Калдор, конфликты прошлого также можно было объяснить столкновением различных идентичностей. Такие примеры могут дать войны, двигателем которых был национализм или антиколониализм. Однако в современных войнах теряется связь между апелляцией к идентичности и государственным интересом или идеологией прогрессизма и модернизации, которые обнаруживались в старых войнах: «…в новой политике идентичности речь идет о притязании на власть на основе присвоения ярлыков – в той мере, в какой имеются какие-либо планы относительно политического или социального преобразования, они, как правило, связаны с идеализированным ностальгическим представлением о прошлом»
[166]. Присвоение ярлыков выражается в том, что вместо множества идентичностей, посредством которых каждый из нас обычно определяет себя
[167], наибольшей значимостью наделяется одна специфическая идентичность, которая начинает восприниматься как уникальная или даже возвышающая. Разделение по принципу идентичности становится основанием для претензии на государственную власть, которую в случае необходимости приходится получать с оружием в руках. Принципиальным значением при этом наделяется ностальгическое переживание собственной истории и героизация прошлого
[168]. Особенную силу политика идентичности приобретает в двух случаях. Во-первых, в ситуации сильной общественной поляризации, когда появляются группы, чувствующие себя изолированными, исключёнными или переживающими несправедливость. Во-вторых, в случае опасений относительно последствий глобализации и её влияния на местную культуру, в том числе и на экономическую культуру и её официальные и теневые институты
[169].
