Многие из этих понятий, которые закрепляются в современном милитарном лексиконе, появились сравнительно недавно (как гибридная война или новые гражданские войны) или до сих пор не получили однозначного определения (как терроризм; используется также понятие «новый терроризм»). Такая ситуация несколько затрудняет исследовательскую работу в сфере войны. Тем не менее даже до обретения консенсуса по дефинициям всех этих явлений нам необходимо как-то определять их, чтобы понимать, с какими вызовами нам приходится сталкиваться.
Новый терроризм
Сам по себе феномен терроризма далеко не нов. Слово «террор» (от лат. terror – страх, ужас) начало активно употребляться в политическом языке во время Французской революции, когда были казнены десятки тысяч «врагов революции». Террор, таким образом, был насильственной практикой по защите существующего порядка. В этом смысле можно говорить о государственном терроре, который реализуется посредством репрессий
[199]. Терроризм же со временем стал обозначать деятельность негосударственных групп, направленную против государственного аппарата и реализующуюся в виде террористических актов.
Расхождения в определении понятия «терроризм» во многом обусловлены тем, что это слово воспринимается как оценочное и обладает однозначной негативной коннотацией. В результате, очень редко те, кого мы называем террористами, самоидентифицируются как террористы, в отличие от солдата, частного военного контрактника или повстанца. Негативные коннотации, которые несёт это понятие, заставляют террористов давать иные определения своей деятельности, представляя её попытками отстоять свободу, защитить свой народ или свою религиозную группу от притеснения или чем-то подобным. Большинство из них полагают, что «ведут борьбу против агрессии, а поэтому обладают справедливой причиной»
[200], т. е. пытаются дистанцироваться от представлений о нелегитимности их деятельности. Также, несмотря на то что террористические группы намеренно используют насилие, обращая его против случайных людей, и стремятся посеять ужас, они будут настаивать, что не освобождают себя от следования определённым нравственным принципам. Чаще всего террористы заявляют о приверженности собственному моральному кодексу и в некоторых случаях действительно руководствуются им. Иными словами, самоопределение большинства террористических групп не позволяет нам получить адекватную дефиницию понятия «терроризм». Кроме того, существует и лингвистическая проблема употребления терминов, связанных с темой смерти и насилия. Можно утверждать, что любое силовое действие, будь то полицейская или военная операция, порождает страх, поэтому делает понятие терроризм бессмысленным, не указывающим ни на какой специфический вид насилия.
Общим местом террористической деятельности называют целенаправленное насилие по отношению к гражданскому населению. Именно это делает терроризм морально неприемлемым. На протяжении нескольких столетий европейское право и европейская моральная философия войны бились за обеспечение особого статуса гражданского лица, которое не считалось законной жертвой войны и которого надо было оберегать от насилия.
Терроризм сознательно идёт на нарушение этого принципа, «согласно здравому смыслу, терроризм – это парадигма бессмысленного или, по крайней мере, совершенно незаконного, отвратительного насилия»
[201]. Именно на эту, моральную, составляющую терроризма как тактики ведения борьбы обычно указывают в современных определениях понятия «терроризм». Вот для примера две дефиниции довольно авторитетных авторов, специализирующихся на исследовании вопросов войны и мира. Тони Коуди пишет, что терроризм – это «тактика намеренного нападения на некомбатантов (или объекты, важные для поддержания жизнеобеспечения и безопасности), предполагающая убийство или применение жестокости и насилия, нацеленная на решение политических задач при помощи распространения страха»
[202]. Игор Приморац продолжает в том же ключе: «…преднамеренное использование насилия или угроза его применения, направленное против невинных людей, и нацеленное на запугивание других людей для того, чтобы заставить их поступать определённым образом, как они не поступили бы, не будучи запуганными»
[203].
В этих определениях акцент делается на моральной или легальной стороне террористической деятельности. Однако они не позволяют однозначно опознать террористическое действие, указать на его специфичность среди прочих способов насильственной политической борьбы. Возможно, их можно было бы дополнить, подчеркнув, что терроризм представляет собой один из видов войны, которая применяется негосударственным субъектом и которая предполагает для достижения политических целей использовать тип насилия, поставленный вне закона существующими обычаями ведения войны и направленный на нанесение ущерба гражданским лицам и нонкомбатантам. Ещё в начале 1990-х годов Алекс Шмид, нидерландский исследователь терроризма и в прошлом руководитель сектора по предупреждению терроризма Организации Объединенных Наций, предложил трактовать теракт как эквивалент военного преступления в мирное время. Но ещё ранее он также обращал внимание на специфическую особенность терроризма как формы войны, которая заключается в том, что «непосредственные цели насилия не являются основными целями»
[204] террористов.
Об этом же уже в 1975 г. писал Брайан Дженкинс: «…террористы хотят, чтобы многие увидели и услышали их, а не того, чтобы многие были мертвы»
[205]. Привлечение внимания для них важнее, чем количество убитых людей. То есть жертвы – это не основная цель, а скорее средство. Хотя можно предположить, что чем больше людей будет убито, тем больше внимания получат террористы.
Важно также отметить, что терроризм менялся со временем и террористические группы позапрошлого столетия мало чем напоминают современные террористические организации. Согласно наиболее часто употребляемой типологии терроризма, предложенной профессором Калифорнийского университета Дэвидом Рапопортом, выделяется четыре волны терроризма, каждая из них длилась около четырёх десятилетий. Соответственно, можно говорить о четырёх типах терроризма: анархическом (1880-е – начало XX в.), антиколониальном (1920-1960-е годы), новом левом, или марксистском (1960-е – конец XX в.) и, наконец, религиозном (с 1979 г.)
[206].
