Распространение и развитие современного терроризма четвёртой волны – обращённого не против политической элиты, а чаще всего против рядовых граждан, насилие над которыми призвано распространить страх, – стало возможным именно в прошлом столетии. Современное общество, массовое и городское, крайне индивидуализировано; это способствует успешности проведения терактов. Мы также отмечали превращение западных обществ в постгероические, в результате чего «террористам удалось сделать из своей собственной смерти абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть»
[207]. Но помимо этого развитие техники и средств массовой информации значительно упрощает процесс распространения новостей. К тому же сообщения о насильственных акциях остаются супервостребованным материалом для большинства средств массовой информации: «…современные СМИ просто не способны обойти или проигнорировать акт террора в силу имманентно присущей им логики функционирования»
[208]. Эти обстоятельства позволили терроризму, который не может существовать без подробного публичного освещения террористических акций, стать столь эффективным и широко распространённым.
Хотя, согласно наблюдению Рапопорта, каждая волна терроризма существует около 40 лет, после чего её сменяет другая, и, соответственно, мы находимся в моменте, когда религиозная волна терроризма только готовится сойти на нет или перестанет быть доминирующей формой терроризма, в исследовательской литературе уже с 1990-х годов фигурирует понятие «новый терроризм» (new terrorism)
[209]. Термин стал особенно популярным после терактов 11 сентября. Согласно гипотезе о новом терроризме, религиозная волна терроризма (четвёртая по Рапопорту) стала не просто очередным этапом в эволюции старого, светского терроризма, а произвела настоящую революцию, в результате которой весь мир столкнулся с чрезвычайно мощной угрозой организованного насилия
[210], действующей локально и глобально, – «угрозой, с которой наша страна никогда ещё не сталкивалась», как сказал Джордж Буш, подписывая «Патриотический акт»
[211].
Отличительными характеристиками нового терроризма называются именно интенсификация террористической практики, смена иерархической организационной структуры на горизонтальную, или сетевую, а также «интернационализация и глобализация» духовной или религиозной пропаганды насилия
[212], в результате чего формируется единый фронт людей, готовых участвовать в терроризме, несмотря на то что проживают они в различных регионах мира. Это подтверждается и исследованием специалистов из Центра изучения терроризма и политического насилия Сент-Эндрюсского университета, которые заметили, что чаще всего концепт «новый терроризм» применяется в научной литературе в контексте обсуждения «роста уровня насилия или увеличения числа жертв»
[213]. Причём жертвы эти появляются вследствие неизбирательных и непропорциональных атак, когда нападению подвергаются случайные люди.
Тем не менее многие исследователи ставят под сомнение целесообразность применения понятия «новый терроризм»
[214]. Основные аргументы в этом случае сводятся к тому, что религиозные мотивы можно обнаружить и в действиях террористических групп прошлого (разница между религиозным обоснованием терроризма и идеологией в принципе невелика), и что нередко действия террористов предыдущих волн также были направлены против случайных жертв
[215]. Кроме того, высказываются опасения, что принятие парадигмы нового терроризма опасно, поскольку создаёт алармистские настроения, позволяющие сделать принятие решения о войне или введении чрезвычайного положения более лёгким и менее демократическим – просто прикрываясь невиданной опасностью, с которой пришлось столкнуться тому или иному государству
[216]. Во многом дискуссия о новом терроризме напоминает полемику вокруг обсуждения теории новых войн. Хотя в данном случае существенное отличие состоит в том, что споры о разных видах терроризма осложняются отсутствием консенсуса относительно самого понятия «терроризм» – проблема, о которой было сказано выше. Если основной вывод теории новых войн состоит в том, что констелляция свойств и характеристик (возможно, уже встречавшихся ранее) заставляет говорить о появлении определённого типа войны, который в данный момент становится доминирующим, то сторонники концепции нового терроризма настаивают на том, что мы сталкиваемся с абсолютно новым феноменом, не существовавшим ранее. В главах 3 и 4 мы ещё вернёмся к обсуждению терроризма в связи с этическими вызовами, которые связанны с террористической деятельностью и борьбой с терроризмом.
Гибридная война
Понятие гибридной войны (hybrid warfare) довольно популярно, оно часто используется в средствах массовой информации, хотя, возможно, смысл его не вполне ясен. Однако интенсивное употребление термина в медийной среде не свидетельствует об однозначности его трактовки. Множество вариантов определений, которые дают военные эксперты и теоретики, лишь усугубляет ситуацию.
Гибридность (от лат. hybrida – помесь), зафиксированная в понятии гибридной войны, указывает на применение в ходе одного конфликта различных по своему типу средств и сил ведения борьбы. Война, таким образом, становится отличной от своего традиционного образа. Как правило, при описании феномена гибридности войны отмечается её мультимодальный характер, т. е. одновременное использование конвенциональных и неконвенциональных средств, симметричных и асимметричных тактик, регулярных и иррегулярных сил, применение кибероружия, информационных и дипломатических атак, вмешательство во внутреннюю политику, поддержку сепаратистских движений, криминальных и террористических группировок на территории противника, содействие развитию революционных процессов, попытки произвести смену режима. Таким образом, адаптируются различные методы и технологии управления конфликтом, которые ранее, возможно, не сочетались между собой или даже не рассматривались в качестве военных средств. Гибридная война может быть одновременно и сетевой, и информационной, и экономической. Военное вторжение при помощи армейских подразделений оказывается в таком случае далеко не главным методом борьбы. Более того, открытые боевые действия могут вообще не применяться, а война не объявляться. Основным стратегическим преимуществом в таком случае оказывается официальное непризнание государством, ведущим гибридные боевые действия, своего участия в войне, что позволяет избежать обвинений в агрессии и уйти из-под возможного внешнего давления, направленного на восстановление мира.
