Здесь же стоит отметить ещё одно явление, связанное с глобализацией – а именно, «глобальную идентичность». В условиях, когда открытость границ и цифровые средства коммуникации позволяют получать поддержку не только за счёт жителей одного города, села или региона, но также и установить контакты с людьми из других стран, возможности распространения идей и рекрутинга значительно повышаются. Гражданская война, таким образом, превращается из столкновения локальных этносов, племён, социальных групп в глобальный конфликт
[226].
Во-вторых, увеличение продолжительности гражданских войн и рост их числа. Сами по себе эти тенденции прослеживаются, начиная с 1945 г., и не связаны с какими-то специфическими обстоятельствами периода, начавшегося после окончания холодной войны (хотя именно в 1990-е годы количество гражданских войн достигло наивысшей отметки, затем начался период спада, который к началу 2010-х годов вновь сменился ростом)
[227]. Но специфичным становится то, что, во-первых, внешнее вмешательство в гражданские войны, совершаемое в том числе и наиболее политически и экономически стабильными и развитыми в военном отношении государствами, не приводит к выходу государства, переживающего гражданскую войну, из кризиса и появлению там самодостаточного, стабильного правительства
[228]. А во-вторых, распространение гражданских войн и распад государств в Северной Африке и на Ближнем Востоке происходит абсолютно неконтролируемо, что негативно сказывается на европейской и общемировой безопасности
[229]. Проведение миротворческих операций в этом регионе чрезвычайно затруднено или даже невозможно, а попытки внешней политической реконструкции не привели к успеху, как это случилось в Ираке и Афганистане. Несмотря на то что в прошлом некоторые гражданские войны приводили к демократизации, значительная часть внутригосударственных конфликтов в африканских государствах или странах Ближнего Востока либо не смогли совершить демократический транзит, либо указанные политические процессы не позволили добиться мира
[230]. В результате гражданские войны вспыхивают или повторяются там всё чаще и чаще.
В-третьих, и возможно это самое важное, начиная с XVII в. в политической мысли довольно устойчивы были позиции метафоры борьбы государственной власти и гражданской войны, олицетворением которых с подачи Гоббса стали библейские чудовища Левиафан и Бегемот
[231]. Соответственно, гражданская война (и революция) понималась как деятельность, направленная на исправление политического порядка, переучреждение государственной власти и утверждение нового общественного договора. Она могла обновить государство или привести к созданию нового или даже нескольких новых. Затем внутригосударственная гражданская война должна была быть усмирена партией, получавшей право распоряжаться государственным суверенитетом
[232]. Современные гражданские войны не соответствуют этой модели, причём сразу в двух отношениях.
Начнём с более глобального явления. В 1917 г. после Октябрьского переворота в России мир вступил в фазу «всемирной гражданской войны революционной классовой вражды»
[233], как сформулировал это Карл Шмитт. Всемирная гражданская война (Weltbürgerkrieg) марксизма и капитализма, когда каждый представитель иной идеологии переживается не просто как другой, но именно как враг, политический и военный, перестала быть внутригосударственным делом, так или иначе затронув всё население Земли. Эта всемирная гражданская война завершилась к концу 1980-х годов. Однако мы уже отмечали выше, что понятие «всемирная гражданская война» не вышло из употребления после этого. Оно нашло применение в связи с распространением волны религиозного терроризма. Такие авторы, как Джорджо Агамбен или Майкл Хардт и Антонио Негри используют его для описания ситуации, в которой мир оказался после терактов 11 сентября и начала войны против терроризма, когда суверенные государства столкнулись с не обладающим должной суверенностью
[234]. Эта новая всемирная гражданская война стала возможной, по меткому заявлению Д. Плеша, «в мире, который глобализация сделала плотно сжатым и накрепко соединенным»
[235].
И если гражданская война, тот самый гоббсовский Бегемот, характеризуется состоянием отсутствия в государстве порядка, который не может быть восстановлен, пока одна из соперничающих политических сил не возьмет верх, то и мировой порядок не может быть обеспечен, пока не будет сдержано разрушительное действие терроризма, иррациональное и апокалиптическое с точки зрения противостоящих ему сил. Иными словами, она может закончиться только гомогенизацией глобального политического порядка. До тех пор, пока не будет установлено это всеобщее политическое единство действующим останется глобальное чрезвычайное положение. Впрочем, завершение всемирной гражданской войны не означает прекращение насилия как такового. Руссо удивительно метко сформулировал ключевой принцип любого гомогенного порядка, который был идеалом для него самого: «…если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то… его силою принудят быть свободным»
[236].
Но модель перехода от хаоса и анархии гражданской войны подвержена эрозии и на локальном уровне. Начиная с 1980-х годов риски рецидива гражданской войны крайне высоки. Объяснения тому могут быть самые разнообразные. Так, отмечается уменьшение числа конфликтов, которые завершаются военной победой – гораздо чаще они разрешаются мирным процессом
[237]. Причиной также называют недостаточный уровень развития экономики
[238] или промежуточное положение на пути от авторитаризма к демократии (авторитаризм может сдержать зарождающуюся гражданскую войну силой, демократия разрешить конфликт мирным путём
[239]), а также слабые институты
[240]. Все эти особенности социальной организации обществ, переживших гражданскую войну, делают раны, нанесённые конфликтом, особо болезненными, надолго остающимися в коллективной памяти, а потому легко воспроизводимыми. В результате гражданские войны могут начинаться и временно завершаться, чтобы вновь вспыхнуть в течение десятилетий, как это было в Мозамбике (1976–1992 гг.) или Анголе (1975–1991, 1992–1994, 1998–2002 гг.). Впрочем, Барбара Вальтер утверждает, что воспроизведению конфликта способствуют неблагоприятные жизненные условия, а не травмы прошлого сами по себе. В случае, когда отсутствует возможность мирного разрешения конфликтной ситуации, «граждане, качество жизни которых остаётся на критически низком уровне и которые практически не имеют доступа к центру принятия решений или совсем его лишены, должны с гораздо большей вероятностью вновь вербоваться в повстанческую организацию, чем те граждане, чьё благосостояние улучшилось, или чем те, кто имеет возможность участвовать в состязательном политическом процессе»
[241]. Это в определённой степени поддерживает тезис Калдор о том, что вражда рождается и воспроизводится непосредственно в ходе конфликта.
