Схожим образом Майкл Уолцер полагает, что жертва агрессии действует справедливо. Параллель прослеживается и в выводе, который делает Уолцер: на современной войне немногие (военнослужащие) защищают своих сограждан, их права и будущее общественной жизни. Но любая агрессия представляет собой нарушение не только частных прав конкретного политического сообщества, ставшего её жертвой, но и нарушение общечеловеческого принципа «не убий». Посягая на иммунитет от нападения, агрессор наносит моральный ущерб человечности как таковой. Именно поэтому у третьих государств появляется возможность вмешаться в конфликт на стороне жертвы
[288]. Такую войну можно считать правоохранительной (war of law enforcement) – агрессора, покусившегося на спокойствие сообщества государств, принуждают к миру во имя всеобщей безопасности. При этом агрессор не будет считаться жертвой агрессии со стороны третьих стран. Как писал Дж. С. Милль, такое государство само нарушило принцип невмешательства, оно дезактивировало его действие
[289], а потому не может прикрываться им против нападения со стороны защитников справедливости.
Однако чем является участие в защите жертвы агрессии – моральным долгом, обязанностью государства или его моральным правом? Долг обязывает нас действовать в любой ситуации, вне зависимости от контекста; т. е. требование долга предписывало бы спасать другого, даже если этим будет нанесён значительный ущерб собственному благу. Право менее требовательно – оно позволяет участвовать в таких акциях, которые не нанесут существенного вреда нам самим, не будут разрушительными для нашего сообщества и отдельных его представителей
[290]. По всей видимости, у государств или политических сообществ есть обязанность защищать свою безопасность и целостность, это подтверждается их правом самообороны. Но вмешательство в чужую войну, не затрагивающую прямо интересы и безопасность их граждан, будет моральным правом, а не обязательством. Именно на этом построен принцип нейтралитета. Тем не менее и здесь возникает коллизия – всегда ли можно оставаться нейтральным и прагматически следовать принципу невмешательства? Существуют ли обстоятельства – возможно, в которых под угрозой оказывается целый народ или всё мировое сообщество – когда невозможно отказаться от вмешательства? Отдельную тему допустимость военных действий ради защиты других приобретает в случае предотвращения гуманитарных кризисов. Об этом будет сказано ниже, в разделе о гуманитарной интервенции.
Стоит добавить, что справедливой причиной применения военной силы могут обладать не только государства. В противном случае мы заняли бы явно некорректную позицию для анализа новых войн. Чаще всего в рассуждениях теоретиков справедливой войны причинам, по которым берутся за оружие негосударственные силы, уделяется не так много внимания, поэтому Николас Фоушин предлагает обновить теорию и говорить не об одной, а двух теориях справедливой войны – регулярной и иррегулярной. Одна из них будет содержать принципы, позволяющие оценить классические, конвенциональные, межгосударственные войны, другая будет работать для оценки конфликтов с участием негосударственных субъектов политики. Требования принципов классической теории справедливой войны обычно оказываются невыполнимыми для негосударственных субъектов, хотя нередко, по мнению Фоушина, повстанцы или партизаны обладают справедливыми основаниями для ведения борьбы. В частности, они могут обладать справедливой причиной войны. Такую причину даёт само государство, проводящее политику геноцида или массовых репрессий. Война населения или его части со своим правительством, вызванная стремлением «предотвратить гуманитарную катастрофу»
[291], признаётся Фоушином соответствующей идее правого дела. Право на объявление войны, таким образом, получает не только государство, но и негосударственная группа.
Упреждающие и превентивные действия
Как мы уже отметили выше, согласно ст. 51 Устава ООН, единственным законным случаем применения военной силы провозглашается самооборона. Эта же причина теоретиками справедливой войны традиционно называется первой, когда речь заходит о принципе правого дела, хотя мы и отметили, что появляются авторы, критически оценивающие моральную обоснованность самообороны. Большинство авторов (и вероятно, большинство людей вообще) согласны, что агрессия запрещена, потому что она подрывает государственный суверенитет и территориальную целостность государства или потому что нарушает принцип невмешательства и игнорирует иммунитет от нападения. Тем не менее современная этика войны не сводит дискуссию о моральной допустимости войны к оборонительной войне.
Первый случай, который мы рассмотрим в продолжение описания принципа правого дела, оказывается довольно близким по своему смыслу к самообороне – это вопрос об оправданности упреждающих военных действий. В лексиконе международного права, моральной теории войны и теории международных отношений используется несколько понятий, казалось бы, близких по своему смыслу: сдерживание (deterrence), превентивная война (preventive war) и упреждающие действия (preemption). Однако они отсылают к разным ситуациям и контекстам, которые получают различную моральную оценку.
Влиятельнейший британский специалист по военным исследованиям, профессор Лондонского Королевского колледжа, сэр Лоуренс Фридман, классифицирует сдерживание как одну из «стратегий принуждения» (coercive strategy), в то время как превентивные и упреждающие действия – как «стратегии контроля» (controlling strategies). Сдерживание основано на стремлении повлиять на расчёты и планы противника, в то время как стратегии контроля нацелены на то, чтобы не дать противнику возможности завладеть инициативой
[292]. В годы холодной войны сдерживание воспринималось в качестве важнейшего инструмента международной политики и обсуждалось в первую очередь в связи с ядерным оружием
[293]. Сдерживание, по определению Фридмана, опирается на возможность оказывать давление на политиков и военных противника, угрожая им наказанием или ещё каким-либо образом. Отметим, что в Военной доктрине Российской Федерации «сдерживание и предотвращение военных конфликтов» закреплены в качестве ключевого направления военной политики России
[294].
