Что может укрепить легитимность интервента, кроме его готовности помочь населению чужой страны защитить себя и свои права? Пэттисон даёт подробный ответ, теоретическим ядром которого выступает консеквенциализм. В первую очередь – это необходимое и важнейшее условие – интервенция должна быть эффективной. Соответственно, и наибольшей легитимностью, т. е. обоснованным правом проводить интервенцию, будет тот, кто закончит её наиболее эффективным образом. К вопросу оценки эффективности Пэттисон подходит очень щепетильно, предлагая оценивать её сразу по трём уровням. Во-первых, необходимо понять, способен ли интервент преодолеть гуманитарный кризис, способствуя улучшению обстановки в стране, в которую он вторгается – это уровень локальной эффективности (local external effectiveness). Во-вторых, следует принять во внимание глобализированность современных конфликтов, о которой говорилось в главе 2, – интервент должен позаботиться о том, чтобы права человека защищались на глобальном уровне. Интервенцию необходимо проводить так, чтобы она не несла вреда безопасности соседних стран и не вызвала глобального кризиса. Обязанность интервента в данном случае предполагает недопущение распространения волн миграции, эпидемий, бегства военизированных отрядов на территорию соседних государств. Этот второй уровень получил название глобальной эффективности (global external effectiveness). Наконец, в-третьих, интервент не может чрезмерно жертвовать правами человека собственных граждан и в первую очередь солдат, которые могут пострадать от вмешательства в чужой конфликт. Это уровень внутренней эффективности интервента (intervener’s internal effectiveness)
[336]. Чтобы оценить эффективность, Пэттисон предлагает предпринять два шага: рассмотреть эффекты и последствия интервенции в долгосрочной перспективе, а затем сравнить их с невмешательством.
Если интервенция закончится внушительным успехом, например, будет остановлен геноцид, её успешность становится условием её достаточной (adequate) легитимации, хотя эта легитимация и не будет полной. В этом случае все прочие характеристики интервента можно оставить без внимания – возможные неоднозначности в его оценке и дурные деяния прошлого компенсируются или перевешиваются благом, которое обеспечит интервенция. Однако проще допустить ситуации – и чаще всего мы сталкиваемся именно с такими случаями – когда заранее дать точный прогноз эффективности интервенции не получается. Тогда следует обратиться к прочим, неконсеквенциалистским основаниям для проверки моральной состоятельности интервенции. Они не так значимы, как эффективность, и не могут заменить собой проверку по параметру эффективности, но могут дать дополнительные свидетельства в пользу обоснованности вмешательства данного государства или политического сообщества в конфликт.
К таким неконсеквенциалистским основаниям Пэттисон относит соблюдение норм jus in bello (fidelity to principles of jus in bello), поддержка интервенции населением государства, проводящего её – «внутренняя поддержка» (internal support); поддержка интервенции населением государства, которое становится ареной для вмешательства – «внешняя поддержка» (external support). Соблюдение норм jus in bello важно, поскольку неприемлем радикальный консеквенциализм или крайний инструменталистский подход (Extreme Instrumentalist Approach), согласно которому в моральном отношении значим лишь совокупный уровень человеческого страдания, поэтому чтобы уменьшить его, можно пойти на огромные жертвы и потери, в том числе и среди гражданских лиц, а единственным определяющим фактором моральной обоснованности интервенции выступает её финальная эффективность. Гуманитарная интервенция должная быть гуманной. Войска, участвующие в ней, обязаны соблюдать принципы различения и пропорциональности. Значение поддержки интервента со стороны собственных граждан можно объяснить двумя аргументами, отсылающими к классической политической философии. Во-первых, аргумент Локка: население обеспечивает своё правительство ресурсами для проведения той или иной политики, поэтому должно участвовать в контроле над их расходованием и одобрять такие дорогостоящее предприятия, как гуманитарную войну. Во-вторых, аргумент Руссо: люди должны иметь голос в деле управления политическими институтами. В этом проявляет себя свобода самоопределения; решение о проведении гуманитарной интервенции должно учитывать мнение населения государства-интервента. Наконец, внешняя поддержка придаёт моральный вес интервенции, поскольку было бы недопустимо, если бы интервент начал действовать вопреки желаниям тех, кого он намеревается спасать. Влияние гуманитарной интервенции на жизни этих людей может быть очень сильным. Тяготы и лишения войны лягут в первую очередь на них, поэтому полезно удостовериться, готовы ли они принять эти тяготы. К этому добавляется и руссоистский аргумент о самоуправлении – недопустимо вмешиваться во внутренний конфликт, если местное население не хотело бы, чтобы его правительство было целью интервенции
[337].
Если выполняются все эти критерии, как консеквенциалистские, так и неконсеквенциалистские, интервенция считается не только достаточно обоснованной, но и получает полную легитимацию. В дискуссии об интервенции можно увидеть обращение также к таким критериям её обоснования, как поддержка мирового сообщества, надлежащее правовое санкционирование или разъяснение мотивации интервента (должен ли он быть именно моральным и гуманным в своих помыслах). Однако все они кажутся Пэттисону несущественными. Попытка выявить некое обобщённое мнение мирового сообщества, а затем получить санкции Совета безопасности ООН – сложнейшее мероприятие, сопряжённое в лучшем случае с серьёзными временными потерями. Мотивация интервента же не имеет существенного значения, поскольку важна сама его интенция: стремление остановить гуманитарный кризис. И если он готов взять на себя такие обязательства, его активность заслуживает поддержки и морального одобрения.
В этих условиях НАТО кажется Пэттисону наиболее подходящим институтом для проведения гуманитарных интервенций, обладающим наибольшим уровнем легитимности. Эта организация, по его мнению, имеет удачный прошлый опыт, развитую военную инфраструктуру и стремится быстро решить гуманитарный кризис, чтобы установить долгосрочный мир и стабильность. Чуть менее морально обоснованы интервенции отдельных государств или коалиций (естественно, в первую очередь имеются в виду США и их союзники). Замыкает этот список эффективных интервентов ООН и региональные организации.
Критика гуманитарного интервенционизма отчасти сводится к критике внешнеполитического курса США, коль скоро это на сегодняшний день один из наиболее активных операторов идеи вооружённых вторжений ради защиты прав граждан других государств, а также во имя поддержания демократии и свободы во всём мире. Удивительным образом подобная ситуация была предвосхищена Карлом Шмиттом в «Номосе земли»: «…правительство в Вашингтоне получило возможность эффектно контролировать любую смену правительства и конституционного строя во всех прочих американских государствах [sic!]. Пока Соединённые Штаты ограничиваются лишь Западным полушарием, такая практика имеет отношение лишь к этому региону. Но как только США выдвинут притязание на осуществление практики всемирного интервенционизма, она затронет каждое государство Земли»
[338]. Это аргумент политический. Если мы хотим дать указание в том числе и на моральные сложности, связанные с гуманитарной интервенцией, мы можем уйти ещё глубже в традицию обсуждения интервенционизма и обратиться к идеям, высказанным Миллем.
