Показательно, что Милль касается вопроса о защите человечности как таковой лишь вскользь, когда говорит о необходимости вмешаться в конфликт, который ведётся при помощи жестокости, несовместимой с гуманностью. Выше мы приводили соответствующий фрагмент. В большей степени Милля интересует борьба цивилизованных государств с «дикими» нациями – преимущественно с населением Африки и Азии. Милль отказывает варварским народам в возможности соблюдать нормы, принятые среди просвещённых людей: «…нормы общепринятой международной морали подразумевают взаимность. Но от варваров не стоит ждать взаимности. На них нельзя положиться в соблюдении каких бы то ни было правил»
[339]. Происходит это не в силу того, что по природе своей варвары не восприимчивы к этим нормам, но лишь в силу недостаточного в данный момент развития их умов. Именно поэтому завоевание для них оказывается благом. Задача цивилизованных наций взять на себя попечительство над такими народами ради блага последних. Хотя ещё одним выводом должен быть отказ от всяких ограничений в войне против варваров. Мы можем оттолкнуться от этой, описанной Миллем, логики оправдания борьбы с варварами, чтобы увидеть современные проблемы, связанные с гуманитарной интервенцией.
По мнению Милля, европейцы абсолютно легитимны в проведении политики «благородного», или «милосердного» (benign), колониализма, как её обозначил М. Дойл
[340]. Идея благородного колониализма состоит в том, что, во-первых, развитые европейцы должны нести «бремя белого человека», которое заставляет при необходимости просвещать отсталые народы при помощи силы; а во-вторых, даёт исключительное право на подобную форму легитимации войны тем же европейцам. Цивилизованный запад противопоставляется всем прочим регионам земного шара. На самом деле этот аргумент значительно старше Милля, он обнаруживается ещё у Аристотеля в знаменитом различении войны, которая происходит между греками, и охоты, которую ведут эллины на варваров. Его можно встретить и у Франсиско де Виториа, обличавшего политические и экономические причины завоевания индейских земель, но указывавшего на возможность ведения справедливой войны во имя распространения власти католической церкви
[341]. Мы сталкиваемся в этом случае со статусным разделением государств. Развитые, цивилизованные страны наделяются при этом моральной обязанностью следить за благополучием других, менее развитых народов, и содействовать их совершенствованию. При необходимости они должны с оружием в руках восстанавливать законы человечности на территории других государств, игнорируя их суверенитет.
И что крайне важно для нас, этот аргумент находит своё применение и в интервенциях последних десятилетий (Югославия, Ирак, Ливия), хотя используется он, безусловно, в завуалированной форме. Дойл, Уолцер, Оренд и прочие современные авторы, которые обращаются к теории Милля, обычно обходят стороной эту проблему, буквально умалчивая её. Как правило, говорится только о защите прав человека, идеалах свободы и самоопределения, но предполагается, что их надо предохранять от власти тиранов-варваров, неспособных к цивилизованным формам правления. Аргумент из этического превращается в политический. Фактически можно сказать, что указание на невозможность правительства обеспечить защиту прав населения и идея распространения цивилизации – суть составляющие одного аргумента. Это две неотделимые части политической идеи, предполагающей, что цивилизованное, т. е. демократическое, правительство не допустит нарушения прав своих граждан или не окажется в глубоком политическом или социальном кризисе. И в случае, когда такие нарушения происходят, развитие этой идеи требует наказания для власти, которая ведёт себя агрессивно в отношении собственного народа. Задача мирового сообщества или какого-либо из цивилизованных государств сводится, таким образом, к нанесению удара по преступному, или недостаточно демократическому, правительству ради защиты универсальных прав и свобод человека.
Это открывает пространство для критики. Концепцию «Обязанность защищать» и идею гуманитарных интервенций легко упрекнуть в новом империализме, колониализме и элитаризме: «Западные страны активно отстаивают концепцию “обязанность защищать” в стенах ООН, поскольку очевидно, что счета будут предъявляться остальному, т. е. незападному, миру. Не случайно многие государства рассматривают её как западно-либеральный проект, обеспечивающий интересы “золотого миллиарда”, а не защиту людей от насилия»
[342]. Среди критиков гуманитарной интервенции такого рода наиболее заметен Ноам Хомский, американский лингвист и политический публицист.
Хомский неоднократно высказывал одобрение самой идее защиты прав человека во всём мире, однако он же указывал на её использование в качестве средства прикрытия истинных интересов и целей, которые могут быть у вторгающихся держав. Эти «просвещённые» государства, по мнению Хомского, действуют вопреки Уставу ООН и в нарушение постановлений и комментариев, которые появляются на мировых саммитах
[343]. Результатом становится создание системы гуманитарного империализма (термин Жана Брикмона
[344]). Причём обращение к гуманитарным основаниям для подтверждения права на вторжение, по словам Хомского, отнюдь не изобретение последних десятилетий. Именно так оправдывали свои действия Япония при оккупации Манчьжурии, Италия при нападении на Эфиопию, Германия при аннексии Судетской области. Все они якобы должны были защитить тысячи людей от агрессивного национализма и рабства
[345]. Кроме того, Хомский обращает внимание и на явную диспропорцию в возможности апелляции к гуманитарным основаниям для оправдания военного вторжения. Так, в 1978–1979 гг. Вьетнам провёл интервенцию в соседнюю Кампучию, которая быстро закончилась захватом столицы страны, Пномпеня, и оккупацией значительной части территории Кампучии. Это, помимо прочего, позволило приостановить геноцид местного населения и политические репрессии, проводившиеся красными кхмерами. Однако действия Вьетнама были восприняты болезненно коммунистическим Китаем, который, в свою очередь, начал неудачную войну против южного соседа, но также США и Великобритании, которые ввели против Вьетнама санкции. То есть даже успешные действия по защите гражданских лиц и прекращению геноцида вызвали осуждение. Аналогично не была поддержана иранская мирная инициатива во время Боснийской войны, поскольку сам Иран воспринимался как преступный режим
[346]. В этом Хомский видит исключительное право на принятие решения о гуманитарных вторжениях, которое страны запада резервируют за собой.
