Приведённые примеры кибератак соответствуют требованиям лишь двух из шести принципов jus ad bellum. Что же касается jus in bello, то, вероятнее всего, принцип пропорциональности был удовлетворён и применённые в ходе атак средства не оказали чрезмерно разрушительного эффекта, по крайней мере не было заявлено о человеческих жертвах. В то же время в обоих случаях явно был игнорирован принцип различения. В атаке на Эстонию пострадали не только сети правительственных организаций, но и системы частных предпринимателей, не имеющих отношения к национальным вооружённым силам. Аналогичная ситуация была и в случае с вирусом Stuxnet. Атаки не были нацелены исключительно на военные цели. Скорее всего, нападавшие намеренно стремились повредить как можно большее число систем, в том числе и частных, с тем, чтобы замаскировать атаку. Или они в принципе не могли быть проведены нацелено. Хотя на этот счёт существует и противоположное мнение. Так, Райан Дженкис из Колорадского университета в Боулдере полагает, что пример Stuxnet убеждает в том, что «кибероружие может способствовать сокращению побочного ущерба»
[408]. По мнению Р. Дженкиса программа действовала довольно мягко, поражая лишь определённые компьютеры, т. е. была хорошо нацелена. При этом невозможно отрицать факт поражения и частных компьютеров, находившихся в собственности тех людей, которых признали бы в обычных условиях некомбатантами и распространили бы на них одно из основных требований запрета нападения на мирных граждан.
Акты, подобные атакам на Эстонию и распространению вируса Stuxnet, не могут быть признаны справедливыми и обоснованными с точки зрения теории справедливой войны в том её виде, в котором она существует сейчас. Если и можно представить себе операцию, отвечающую требованиям jus in bello, то соответствия jus ad bellum в контексте кибервойны добиться трудно. Кибератака, очевидно, имеет смысл, пока хранятся в тайне составляющие кода, используемого для нападения. Как указывают многие исследователи, кибероружие лишено физического воплощения
[409], следовательно, попадание программы, предназначенной для атаки или обороны, в открытый доступ будет означать разрушение этого оружия. Таким образом, кибератака всегда должна проводиться скрытно, без публичного заявления о нападении и предварительных переговоров. Как замечает Дж. Арквилла, подобные условия, а также риски эскалации более масштабного конфликта, вызванные кибератаками, заставляют с осторожностью относиться к кибервойне
[410], несмотря на кажущуюся её мягкость и на все возможные выгоды. Тем не менее борьба в цифровой сфере уже стала реальностью, новой формой межгосударственных столкновений. В связи с этим одна из важнейших задач, стоящих перед философами и политическими мыслителями, заключается в адаптации нормативной теории к меняющимся условиям и новым формам конфликтов.
Рассмотренные выше проблемы представляют собой лишь пример возможности приложения теории справедливой войны к конфликтам современности и анализа предложенных решений и возникающих проблем. Принимая во внимание разнообразие форм вооружённых конфликтов в настоящее время, мы должны отметить, что теоретикам справедливой войны ещё предстоит изучить и охарактеризовать каждый из них. Помимо всего прочего, одна из основных задач, стоящих перед приверженцами концепции справедливой войны, заключается в теоретическом осмыслении меняющейся политической сферы и выработке в случае необходимости новых принципов, ограничивающих вооружённое насилие.
Разрушение поствестфальского государства уже началось. Исследование того, исчезнет ли оно совсем, раздробившись на мелкие обособленные группы, или продолжит своё существование в некой другой форме, а также каковы будут последствия подобной политической трансформации – отдельная проблема, рассмотрение которой выходит за рамки настоящей публикации. Развитие техники также продолжается непрерывно, что, бесспорно, приведёт к разработке новых видов вооружения, и, поскольку техника и война всегда были диалектически связаны, стоит ожидать неизбежного появления новых типов конфликтов или способов ведения борьбы.
В своей совокупности все эти факторы способствуют, очевидно, эскалации вооруженных конфликтов и делают войну областью предельно сложной для однозначного определения. Сейчас мы пребываем в ситуации, когда традиционные средства сохранения мира и «способы оберегания и ограничения войны» (К. Шмитт) устарели. Нам требуется либо реставрировать их и адаптировать к условиям времени, либо выработать новую систему сдерживания. До того, как эта задача будет решена (если только её решение возможно), значительным будет оставаться спрос на насилие со стороны не только государств, но и новых политических акторов – экономических сообществ и негосударственных субъектов.
Роботизация войны
В настоящее время автономные боевые системы и беспилотные летательные аппараты, в частности, воспринимаются как новейшее средство ведения войны. Однако в действительности они имеют достаточно продолжительную историю применения. Боевые средства, которые могут двигаться и наносить удары без непосредственного участия человека, появились как минимум столетие назад. Но всё это были различные виды оружия, не отличавшиеся разнообразием в своих функциях. Например, это могла быть бомба, привязанная к воздушному шару, летающая или плавающая торпеда, самонаводящаяся ракета. Их запуск контролировался человеком, после чего они действовали единственным возможным образом. Дроны в современном смысле слова, как автономные боевые системы, выполняющие сразу множество функций, стали разрабатываться в 1970-1980-е годы. Это были машины, которые могли сами контролировать свой полёт, собирать данные, передавать их в режиме реального времени и вести телетрансляцию. Именно это стало новым словом в военной технике.
Нередко при изобретении нового боевого средства или с началом его интенсивного использования создаётся впечатление, что оно изменит способы ведения войны и её понимание до неузнаваемости, приблизит человечество к Апокалипсису или, наоборот, сделает войну абсолютно невозможной. Так происходило при освоении стрельбы с закрытых позиций или при увеличении разрушительной мощности артиллерийских орудий, после появления в арсенале пулемёта, динамита, летательных аппаратов и особенно ядерного оружия. Мы уже писали о подобном восприятии роли, которую должна сыграть техника в деле постепенного убывания войны. Перед Первой мировой войной оно нашло воплощение в сочинениях И.С. Блиоха, Н. Энджелла и ещё многих авторов. Безусловно, интенсификация использования дронов также породила ощущение, что война меняется принципиальным образом. Однако, как представляется, боевое применение дронов создаёт уникальную ситуацию в осмыслении войны. Особенность её в том, что дроны меняют войну, но не таким образом, что делают её чрезмерно жестокой или бессмысленной, поскольку обрекают одну из сторон на тотальное уничтожение. Наоборот, складывается впечатление, что роботизированные системы воплощают собой мечту многих поколений – если не избавиться от войны, то хотя бы сделать её менее кровавой и воевать без потерь. Кажется, впервые мы говорим о новом виде оружия, которое не пугает своей разрушительной, изничтожающей мощью, а удивляет своей «гуманностью», низким уровнем рисков, затрат и простотой – это буквально идеальное оружие. И эти характеристики боевых роботов меняют войну таким образом, что мы начинаем быть менее восприимчивыми к вопросу о конце всех войн, и даже наоборот, готовы принять войну, дать ей переоценку, отказаться от обычных проклятий войны как бича человечества.
