Ну, вот так… И на купцов князь жути нагнал, и меня предупредил… Мастер, что и говорить.
Ужин, который состоялся в этот же вечер в княжеском доме проходил на удивление спокойно. Особыми расспросами меня дамы не донимали. Видимо, те новости, что их интересовали, в моём изложении оказались чересчур бедны. Ну, понятное же дело, что количество косточек на корсете, принятое в этом сезоне, для меня чуждая информация. Тут я им не помощник. Опять же сплетен никаких великосветских не знаю. А про те приключения, в которых сам участие принял, уж тем более говорить не стану.
Накрыло меня в гостевом зале, куда мы перешли после ужина. Креслица резные там увидал, с парчой на сидениях и на затейливых ножках искусной токарной работы. Да и набалдашники, что на спинках кресел стояли, тоже показались крайне знакомыми. Казалось бы, ну что такого может быть в обычной, пусть и богато отделанной мебели. Вот и я не сразу сообразил. Отметил только, что руку мастера, их изготовившего, я знаю.
Есть в токарных работах по дереву свои особенности. Это я ещё в лицее понял, когда мы на уроках труда всяческие поделки на токарном станке точили. Те же шахматные фигурки, как мы не старались приблизить их к образцу, у всех нас наособицу выходили. У кого форма шарика своя, кто ножку потоньше сделал, кто с основанием намудрил. Наш учитель, так тот и вовсе с одного взгляда различал, кто какие шахматы из его учеников изготовил.
Вот и бросилась кровь мне в лицо, когда я сообразил, где я подобные украшения, в виде офицера шахматного недавно наблюдал. У себя, в «весёлом доме».
Кое-как извинившись, я сбежал в туалетную комнату, чтобы умыться холодной водой. Лицо горело. В зал вернулся не сразу. Постоял немного у тёмного провала большого окна в коридоре, всматриваясь в ночь и успокаиваясь.
– Хорошая работа. Тонко выполнена, – сказал я хозяйке дома, когда вернулся в зал, и выждав время, сделал вид, что любуюсь мебелью.
– Рихарда Генриховича Брюгге гарнитур. У него, что ни возьми, с большой фантазией и любовью выполнено, – просветила меня княгиня, назвав фамилию ранее неведомого мне умельца-краснодеревщика.
Странная штука жизнь. Вроде и суток не прошло, как я пообещал себе, что найду фантазёра-затейника, и вот свела судьба. Узнал, кто он.
Права княгинюшка. С таким полётом фантазии, а в каком-то смысле и с любовью, у Рихарда Генриховича не так-то много соперников будет. Вне всякого сомнения это его изделия у меня по всему «весёлому дому» наблюдаются. Узнаю руку мастера. Те же лошадки разнообразные явно его же работы. На изогнутых полозьях, на пружинах, а то и просто лошадиная голова на палочке, с приделанными сзади крупнозубыми колёсами-шестерёнками. Всё искусно выполнено и ярко раскрашено. Качели, так те просто, как сказочный теремок построены. Одно меня смутило. Для чего на том месте, где малышка сидеть должна, украшения фигурные сделаны. Вроде тех самых офицеров шахматных.
Объяснили мне мои девочки, что те же лошадки на палочке для соревнований предназначены. Насадят воспитательницы нескольких девочек на «украшение», и бегут они враскорячку круг за кругом по залу, розгами подгоняемые, на потеху гостям. А сзади колёсики-шестерёнки грохочут, подпрыгивая и их подбрасывая. Да и остальные изделия брюггевские после «соревнований» не простаивали. За долгий зимний вечер вдосталь моих малышек гости на них укатывали.
Накатившую ярость я тогда слил, пристрелив в подвале пса. Понимал, что не собака виновата, а те, кто её натаскивал, но ничего с собой поделать не мог. Увидел стонущую в кроватке девчульку, которую пёс прошедшей ночью прямо в туалете завалил и изнасиловал, когда она по нужде побежала, и в глазах потемнело.
Добермана я нашёл в самом дальнем углу подвала. Нет, он не прятался. Он просто лежал, уронив на лапы тяжёлую голову. Увидев меня, собака никак не отреагировала, продолжая так же лежать, виновата кося в мою сторону глазами. Уже вытаскивая пистолет, я понял, что этот виноватый взгляд ещё не раз ко мне будет приходить в виде ночных кошмаров, но стрелять стал не раздумывая.
Обязан я был так сделать, если эту малышню действительно за своих считаю. А иначе всё превратится в пустой звук и самообман.
Убийство собаки меня отрезвило. Да, именно убийство, как мне не горько это признавать. И я выступил в роли судьи и палача. Омерзительное ощущение.
Именно тогда, над телом бьющейся в агонии собаки, я поклялся разыскать мастера-фантазёра, принёсшего моим девочкам столько мучений своими изощрёнными выдумками.
Почему именно его? Тут всё понятно. С Мелентьевым и членами его клуба власти и без меня разберутся. К тому же Степан вчера говорил, что воспитательниц-садисток под Новгородом нашли и арестовали, а этот затейник может выйти сухим из воды.
Только не теперь, когда я узнал, кто он.
Уже не первый раз я себя ловлю на несоответствии.
У меня есть дочь, которую я правда пока ещё не видел ни разу. Но почему-то нет у меня к ней той отцовской тяги, о которой в книгах пишут. Скажу больше. Я, как и все парни моего возраста, к любым грудничкам с опаской отношусь. Не знаю, как вести себя с ними, что делать, и если честно, так и на руки мне их брать боязно.
Поговорил я однажды с Джуной, когда лечился. Каким-то тогда я чувствовал себя ущербным, что ли. Вроде, как все люди своих детей чуть ли не с первых дней любят, а у меня что, сердце каменное? Почему не колыхнулось-то?
– Детей своих мы принимаем через собственные страдания и переживания, – загадочно улыбнувшись, сказала мне тогда мудрая восточная женщина, – Не торопись. Придёт и твоё время. Женишься, за жену поволнуешься, пока она ребёнка твоего носит да рожает, а там, глядишь, и малыша примешь. А то и после любовь придёт. Это мать своё дитя, ею выстраданное, с первых минут любит, а у отцов по разному случается. К примеру, меня мой отец первый раз в полтора года на руки взял, когда я первые шаги сделала. Зато потом души во мне не чаял. Больше, чем мать, меня баловал.
Ну, ладно. Допустим, с дочерью всё понятно. Как говорится, о её рождении я и слухом не слыхивал, пока Степан мне об этом не сказал. С чего бы я там страдал и переживал…
А почему на этих крох, что я в доме увидел, меня так пробило? Ведь сразу понял, что моё. Не отдам. Точка.
Похоже, прав был Степан, когда однажды между делом заметил, что у меня инстинкты собственника и защитника чересчур развиты. Сам я в этом не убеждён. Тяжело всё-таки быть объективным по отношению к себе самому.
Из Камышина мы улетали в два дирижабля. Впереди летела «Милана», которую я с помощью Андрея Липатова зафрахтовал для детей и нанятых мной в Камышине воспитателей, а за ней и мой «Сапсан», изрядно нагруженный.
Хорошо, что мы со Степаном парни молодые и выносливые. Вынесли из особняка Мелентьева много всего. Целый день таскали да увозили. Одного золота в монетах и слитках больше тонны получилось. Но куда сильнее золота и чемоданов с ассигнациями меня заинтересовал солидных размеров портфель. Компромат, однако. И далеко не на простых людей.
