Логично, что такой порядок вещей не слишком радует само человечество и его амбициозных политиков. Таких, как Орентис — беспринципных, жестоких, жадных до власти и денег.
Не могу его судить — своей зарплате, позволяющей покупать дорогие автомобили и костюмы, я очень рад. И власти хочу (и получу, когда мой неуважаемый шеф наконец-то уйдёт на пенсию). Но не до такой степени, чтобы убивать свой же народ ради груды железа.
— Врёт как дышит, — выплюнул я, наконец втиснулся в первые попавшиеся туфли и схватил ключи от кара.
— Я бы подобрала другое слово. Так понимаю, он пронюхал, что ты под него копаешь?
Правильно ты всё понимаешь, мама.
46
. С сенатором Орентисом мы знакомы вот уже пять лет. В основном заочно — я никогда не был поклонником ушлых политиканов, даже с виду кажущихся редкими мудаками. Хотя случалось нам и встречаться. В Нью-Аркадиане, в день, когда меня представили к награде за процесс над Беном Али. Порой я жалел, что тогда решил поступать по закону, а не грохнул Орентиса втихую за все делишки. Не без уговоров Эммы, если честно. Она хотела видеть его мертвым. Не разорванным на куски мной-зверем. А сидящим в газовой камере или на электрическом стуле, со смертным приговором в руках.
Бена Али поймали за год до того дня. Массовые убийства, террор, торговля оружием и наркотиками, организация радикальной террористической группировки «Белый песок» — его было за что сажать. С того момента, как его упекли в самую защищенную камеру в Сармаде, не было ни единого шанса, что он выйдет на свободу. Вопрос был только в сроке и виде наказания. Однако до того, как я и мой куратор Джеймс Керр приехали на юг, Бен Али умудрился выторговать себе суд присяжных. Разумеется, из местных жителей. Казалось бы, не такая уж большая проблема — южане устали бояться, умирать, оставаться без членов своих семей и крыши над головой. Они должны были запросить для него высшую меру наказания — тот самый электрический стул или что похлеще. Но не запрашивали. И даже для двадцатилетнего заключения в тюрьму потребовали оснований.
Террорист, убийца и редкая мразь, по сравнению с северянами (а таковыми на юге считают всех, кто селится выше реки Ильдир) Бен Али был почти героем. Он убивал врагов. Захватчиков, чужаков, в коих видели и нас с Керром.
Основания мы нашли. Достаточно для того, чтобы выдать Бену Али билет на тот свет. А ещё нашли документы о поставках оружия, указывавшие на причастность сенатора. Не прямо, но их было достаточно, чтобы начать дело против Орентиса, и мы с Керром собирались дать ему ход.
На нас напали на полпути в Саргон, куда мы везли обнаруженные материалы. Из того дня я помню оглушительный взрыв, тонны песка и камней, осколки стекла и металла, впивающиеся в моё тело. Керра, погибшего почти мгновенно от поразившей его шрапнели. Эмму, которую я прикрывал собой. И кожаный портфель в её руках.
Дар до сих пор думает, что я остался на юге в пику ему, из одного упрямства. Хаос, знал бы он, как я хотел уехать! Как мне было дико, по-детски страшно засыпать и просыпаться, как я боялся никогда больше не увидеть Джинни, если не уеду из Сармада тотчас же.
Но я остался. Из-за Эммы, перепачкавшейся в крови, моей и её, в песке и грязи, нервно прижимающей к себе проклятый портфель и умоляющей довести дело до конца. А потом взяться за Орентиса. У меня погиб наставник, друг, начальник, у неё — возлюбленный, за которым она поехала в эту дыру. И вместо того, чтобы плакать, она просила меня закончить дело.
Я закончил. Посадил Бена Али и его ублюдков на электрический стул. Уехал в Нью-Аркади получать свою награду. Прихватил с собой Эмму и портфель. А вместе с ними яркую, ослепляющую ненависть ко всем правительственным ублюдкам, думающим, что им всё можно.
Наскоро распрощавшись с матерью и наконец выскочив на улицу, я с запозданием понял, что ключи от кара хватал зря. Машинка моя грелась под солнцем на парковке у прокуратуры, а я… Я что, позволил Джинни засунуть меня в то зелёное чудище? Надеюсь, никто этого не видел. Позора же не оберусь — прокурор Маграт разъезжает в девчачьей машинке!
Ну да ладно, сейчас это определённо меньшая из моих бед.
— Даже знать не хочу, почему ты явился на работу во вчерашнем костюме, — заявила Эмма, едва я вышел из такси. И протянула бумажный стаканчик с кофе — с молоком, сливками и карамельным сиропом, как я люблю. — Хотя нет, хочу. Три часа, Маграт!
— Даже знать не хочу, откуда ты узнала, когда я приеду, — проворчал я, передразнивая её.
— Я Эмма, — с апломбом заявила она, как будто это должно что-то значить, — я знаю всё.
А, ну да.
Честно сказать, побаиваюсь эту женщину. Ей бы не секретарём у окружного прокурора работать, а в какой-нибудь разведке — вот ничуть не сомневаюсь, что она уже созвонилась с моей матерью и узнала, где я, что со мной и когда буду.
Страшная женщина, страшная.
— Если что, я всё ещё жажду объяснений. Нет, почему ты опоздал, меня не интересует — допитая бутылка виски была весьма красноречива. Но, медвежоночек, мне даже не нужно быть оборотнем, чтобы знать, чем ты занимался в нашем кабинете!
— В моём вообще-то! — возмутился я.
— Ой, кому интересны эти детали! Если хочешь знать, все эти три часа я потратила, чтобы разобрать твои бумаги.
Нет, ну какая наглость. Хаос, вот объясни мне, чем я думал, когда брал её в свои секретарши? Нашёл бы милую кроткую девочку, не слишком исполнительную, но без вот этой бульдожьей хватки и навыков заправского дознавателя.
— А, то есть кабинет наш, а документы только мои? Ты вообще в курсе, что я могу лишить тебя премии?
— Ты купишь мне новую сумочку, — заявила эта нахалка. — И оплатишь психотерапевта! Не смотри так, у меня нервный срыв. Я больше не знаю, куда я могу сесть! Стол точно отпадает, к своему креслу ты болезненно привязан… Диван? Ты не настолько неоригинален, чтобы тащить свою будущую жену на диван.
Красноречиво глянул на неё, мстительно улыбнулся в ответ на расширившиеся от удивления глаза. Она в картинном ужасе прижала руку ко рту, пробормотала глухо:
— Да сколько раз вы?..
Молча показал ей три пальца. Подумал, добавил еще три.
— Что-то я уже жалею, что не нашла себе парня из вашей братии. Шесть, серьезно? Боги, мне нужно на воздух!
— Мы и так на улице.
— Значит, мне нужна кислородная маска! Маграт, шесть?! — шепотом вскрикнула Эмма. — Бедная девочка, надо выслать ей письмо с соболезнованиями.
И да, шесть — это если не считать всякие глупости, когда я решал поиграть с ней, почувствовать её на вкус, горячую, влажную. Почти нереально для обычного человека, но я и не человек. Оборотень. Зверь, жаждущий взять свою самку, войти как можно глубже. Поиметь по-всякому, чтобы знала, кому принадлежит.
Джинни знала. Отдавалась охотно, просила ещё. А я с радостью давал ей всё, чего она хотела, и даже больше. Почти не контролируя себя, насаживал её на свой член, ощущал в руках приятную тяжесть её тела. Кажется, я даже раздеть её не успел, настолько сильным было моё желание, настолько звериным оно было. Да и к чему эти глупости? Они нужны для всякой романтики, а именно её вчера не было и грамма. Только желание, похоть и невероятная, невыносимая нужда в женщине, которую я уже давно должен был сделать своей.
