– Верь, Хуанита, в вере нет ничего плохого.
* * *
Этот день до боли напомнил их самый первый день на инопланетном корабле. Когда они, оглушенные и растерянные, покинули разбитый клипер и разбрелись по ангару. Некоторые в крови. Почти все в слезах. И почти никто не понял, что они только что чудом избежали смерти, – потому что мало кому из ребят доводилось с ней сталкиваться. Мало кто из них стоял на краю. Мало кто чувствовал, как ее холодные пальцы сжимают горло. Мало кто понимал ценность жизни.
До катастрофы большинство ребят воспринимало смерть как строчки некролога, лежащего в гробу дедушку или мрачный репортаж в выпуске новостей, предваряемый просьбой: «Пожалуйста, уберите от экранов детей». Смерть казалась далекой, не особенно опасной, а возможно, и вовсе выдуманной, не имеющей отношения к реальности, а потом… Потом металлический штырь размозжил соседа слева… Потом хмурый Нуцци вытащил из кабины завернутые в полиэтилен тела… Потом веселый Мэйсон, тот самый Мэйсон, с которым ты еще несколько часов назад шутил и смеялся, тот самый Мэйсон, который любил слушать стихи, – Мэйсон остался лежать на полу, окровавленный и бездыханный.
Смерть вошла в их жизнь. Не словом, а делом.
– Скажи, ты верила, что умираешь? – тихо спросила Баджи.
– Нет, – в тон ей отозвалась Сандра. – Не успела, я ведь… я сразу потеряла сознание.
– Верно, извини.
Они говорили очень тихо, сидя на рюкзаках и склонив друг к другу головы. Рядом никого не было: большая часть ребят толклась возле уборных, дожидаясь своей очереди принять душ, другие устроили диспут у галереи, шумно обсуждая инопланетян, третьи расселись неподалеку от шлюза в ожидании ужина.
– А о чем думала ты?
– Мне стало обидно, – ответила рыжая, медленно поглаживая левое предплечье.
– Обидно? – удивилась Сандра.
– Я так много не успела сделать… Я так мало видела… Я… – Баджи грустно улыбнулась. – Я подумала, что моя смерть станет большой несправедливостью, потому что я в самом начале пути.
– Хорошо, что все закончилось именно так, – заметила Конфетка.
– Когда ты потеряла сознание, я чуть не умерла от горя, – призналась Баджи, глядя в зеленые глаза Сандры. – У меня внутри стало так пусто, что я могла провалиться сама в себя. И сейчас… и сейчас на меня иногда накатывает жуткий страх: я боюсь за тебя.
Баджи замолчала, глядя на Сандру в упор и явно ожидая ответа, но та не нашла нужных слов: потянулась, обняла подругу за шею.
– Я никому и никогда не говорила ничего подобного, – тихо сказала Баджи.
– Я верю, – прошептала в ответ Конфетка. – И ты не представляешь, что сейчас творится в моей душе, потому что я впервые услышала столь прекрасные слова.
Вышедшая из уборной Наоми покосилась на поджидавшего ее Вагнера и негромко спросила:
– Ты веришь в то, что нам сделали прививку?
На самом деле Наоми хотела не о пришельцах болтать, а запереться с Павлом в трюме и оставить проклятый день в прошлом, но нужно было заниматься ужином, потом идти на совещание, строить планы на завтра, и в трюме они окажутся в лучшем случае за полночь. И тогда можно будет обсудить ту странную задумчивость, что не отпускала Вагнера все время после пробуждения. Пока же можно поговорить о пришельцах. Чтобы не возвращаться из душа в молчании.
Несколько секунд кадет обдумывал неожиданный вопрос, после чего кивнул:
– Верю.
– Почему? – заинтересовалась женщина.
– Потому что мы в их власти, Наоми, им нет смысла перед нами отчитываться или врать, – объяснил свою позицию Павел. – Я верю, что они отвечают честно.
– Но почему они не показываются? Почему до сих пор не вышли к нам?
– Возможно, мы не готовы.
– Сидим на карантине?
– Да, – кивнул Вагнер.
Его предположение звучало весьма логично, однако Амар не могла смириться:
– И из-за этого карантина они убили четырех человек.
– Возможно, у них не было выхода.
– Почему ты все время говоришь «возможно»? – не выдержала Наоми. – Ты ни в чем не уверен?
– У меня недостаточно информации, – ответил кадет, слегка удивленный горячностью молодой женщины. – Я могу лишь строить предположения.
– Ты слишком легко пережил эти смерти!
– Все умирают, – обронил Вагнер.
– Что?! – с негодованием спросила Амар. – Что ты сказал?
– Мы в космосе, – ответил кадет, не заботясь о том, как его слова будут услышаны. – Мы в космосе, а я – офицер Флота и знаю, что каждый из нас может умереть в любой момент.
– Но ты так молод…
– Полгода назад я проходил практику на Луне, – спокойным тоном перебил женщину Павел. – Когда мы были в кратере Кеплера, в скафандр моего друга угодил микрометеорит, и Степан умер на моих глазах. Я не успел пробежать двести метров, которые нас разделяли.
Несколько секунд Наоми потрясенно молчала, глядя на кадета широко распахнутыми глазами, затем сглотнула и тихо произнесла:
– Все равно ты слишком холоден.
– Извини.
И только сейчас Вагнер обратил внимание на то, что после пробуждения Наоми как будто погрустнела и совсем перестала снимать темные очки. Но долго предаваться размышлениям кадет не стал, подумал, что женщина тяжело переживает случившееся, и решил дать ей время прийти в себя.
– В какую версию ты веришь? – после паузы продолжила расспросы Наоми. – Почему понадобилась срочная прививка?
– Они дали нам воду, но в ней оказались смертельные или очень вредные для нас примеси или микроорганизмы…
– Вода в космосе почти дистиллированная, – напомнила Амар. – Даже я это знаю.
– Почти, – уточнил Вагнер. – И, возможно, это самое «почти» нас убивало.
Ответ прозвучал достаточно логично, и Наоми не нашлась с возражениями.
Несколько секунд они шли молча, после чего женщина протянула:
– Допустим…
– Почему ты не сказала «возможно»? – пошутил кадет.
Наоми рассмеялась, но уже через секунду улыбка исчезла с ее лица, и следующую фразу молодая женщина произнесла печальным тоном:
– Знаешь, Павел, мне стало очень грустно, когда, очнувшись, я поняла, что одна…
– Ты не была одна, – перебил ее кадет, но Амар подняла указательный палец, призвав его к тишине.
– Дай мне договорить.
– Извини.
– Ты поступил правильно, отправившись помогать детям, но мне стало грустно, – продолжила Наоми после четко выверенной паузы. – И я просто поделилась с тобой своими ощущениями. Ничего более.
Амар очнулась в числе первых, нашла себя в трюме, там, где ее и свалил недуг, и долго плакала. Не от страха, нет, а оттого, что нашла себя в трюме. Потом вышла в ангар и стала помогать детям.
