Назмутдинов сел с крайне недовольным видом. Возникла пауза, которая очень порадовала Павла Кондратьевича. Журналисты были обескуражены и сбиты с толку. В самом деле, о чем спрашивать, если сказано, что информации, во-первых, нет, а во-вторых, нельзя печатать даже то, что есть? Впрочем, Чумаков не обольщался, поскольку знал: на этих людей слово "нельзя" действует как красная тряпка на быка.
– Вы можете задавать вопросы с места, – доброжелательно сказал он в растерянно притихший зал. – Не надо вставать. Или вопросов больше нет?
– Есть, – послышалось из зала, и Чумаков опять не успел заметить, кто это сказал. "Наверное, Оловянников, сволочь", – подумал он.
– Прошу вас.
Корреспондент городского телеканала опустил поднятую руку.
– Если верны слухи, – сказал он, – то характер вчерашнего происшествия на Садовой очень напоминает заказное убийство и даже бандитскую разборку. Что вы об этом думаете?
– Я думаю, – помедлив, ответил Чумаков, – что слухи мы с вами здесь обсуждать не станем. Что же до бандитской разборки, то должен напомнить вам, что Аршак Геворкович Багдасарян являлся депутатом городского собрания, и употреблять в связи с его именем подобные выражения, пожалуй, все-таки не стоит. Я не могу сказать, было это заказное убийство, вооруженное ограбление или что-то еще. Строя догадки, мы с вами можем невольно бросить тень на память уважаемого человека, который очень много сделал для нашего города. Надеюсь, следствие даст ответы на все наши вопросы. Поверьте, у меня этих вопросов не меньше, чем у вас...
– Да, – сказал кто-то, не спросив у мэра разрешения взять слово, – ведь вы, как известно, были с покойным близкими друзьями...
Чумаков медленно повернул голову, отыскал говорившего глазами и покачал головой.
– Я бы так не сказал. Естественно, мы были знакомы и даже несколько раз встречались в неофициальной обстановке, но говорить о каких-то близких отношениях я бы не стал... Еще вопросы?
Кажется, вопросов больше не было. "Неужели отбился? – подумал Чумаков. – Неужели?.. А, чтоб тебя!"
Руку поднял Оловянников. Не заметить эту руку, одиноко торчавшую кверху в первом ряду, было невозможно, но Павел Кондратьевич все-таки попытался проделать этот фокус.
– Что ж, если вопросов больше нет...
Ему оставалось сказать всего два слова: "Пресс-конференция окончена", и тогда Оловянников с его вопросом остался бы, что называется, при своем интересе. После этих слов Чумаков имел полное право не отвечать на вопросы и даже их не слышать: у вас было достаточно времени, господа, а теперь извините, пресс-конференция* окончена, меня ждет работа...
– Прошу прощения, еще один вопрос, – не дав ему произнести эти заветные слова, выкрикнул Оловянников.
– Да, – неохотно сказал Павел Кондратьевич, голосом и всем своим видом выражая подчеркнутую неприязнь, – слушаю вас. Только покороче, если можно, у меня очень много работы.
– Что вы скажете о связи депутата городского собрания Багдасаряна с находящимся в международном розыске за торговлю наркотиками Эдуардом Хачатряном, который, по некоторым данным, в течение последних трех дней проживал в доме Багдасаряна и был найден сегодня утром убитым за городом, в районе старого маяка?
– Что? – с трудом выдавил из себя Павел Кондратьевич. – Как вы сказали?
Очкастая физиономия Оловянникова вдруг расплылась у него перед глазами. Он на мгновение зажмурился, а потом справился с нахлынувшей слабостью и оглядел журналистов. Те лихорадочно строчили в блокнотах, низко опустив головы; диктофоны шуршали, камеры снимали, и софиты по-прежнему заливали зал своим ослепительно белым светом.
– Вместе с Хачатряном найдены тела пяти человек, трое из которых числились сотрудниками принадлежащего Багдасаряну оздоровительного комплекса "Волна", а четвертый был его помощником – я имею в виду, помощником депутата. В связи с этим не кажется ли вам, что можно говорить о возможной причастности Багдасаряна к торговле наркотиками?
Павел Кондратьевич молчал целую минуту. Со стороны могло показаться, что он обдумывает ответ, в то время как на самом деле он просто боролся с желанием вскочить и трусливо выбежать за дверь. Торговля наркотиками... Павел Кондратьевич впервые слышал о каком-то Эдуарде Хачатряне; более того, он впервые слышал, что на старом маяке найдены какие-то трупы. Но сомневаться в том, что Оловянников говорит правду, не приходилось: этот подонок никогда не лгал и не пользовался непроверенной информацией.
– Простите, – сказал Павел Кондратьевич, когда всем, включая его самого, стало ясно, что пауза чересчур затянулась, – я не знаю, откуда у вас такая информация... – Он снова замолчал, осознав, что повторяется. – Я действительно впервые об этом слышу, а значит, не могу давать никаких комментариев... Извините, мне что-то нехорошо...
Завотделом информации, который и сам выглядел так, словно его только что ударили пыльным мешком по голове, сунулся к нему с бокалом минералки, но Павел Кондратьевич отстранил его вялым и одновременно раздраженным жестом. Все это было бесполезно; он мог отстранить завотделом информации с его дурацкой минералкой, мог отстранить Оловянникова с его информационной бомбой, но не мог отстранить будущее, которое неслось на него стремительно и неотвратимо, как громыхающий по горному тоннелю скорый поезд.
– Прошу меня простить, – сказал он, тяжело поднимаясь из-за стола. – Пресс-конференция окончена.
Он повернулся к журналистам спиной и, горбясь, медленно пошел к неприметной двери в углу зала для совещаний, за которой располагался его кабинет.
Глава 14
Полковник Скрябин сидел за столом в одних сатиновых трусах и расстегнутой до самого низа рубашке милицейского образца. По выцветшей голубовато-серой ткани между лопаток и под мышками расплылись темные пятна пота, огромный безволосый живот лежал у полковника на коленях, и в его жирных складках тоже блестел пот. Пот градом катился по вислым щекам Петра Ивановича, противно щекотал под мышками и крупными каплями лежал на его багровой лысине. На ногах у Петра Ивановича были старые хромовые сапоги со стоптанными каблуками; на круглом, многое пережившем столе перед ним стояла ополовиненная бутылка водки. Помимо бутылки, на столе можно было увидеть старую пожелтевшую газету с разбросанными по ней останками вяленого леща, граненую стограммовую стопку, пачку сигарет и грязную консервную банку, служившую полковнику пепельницей. Здесь же, между пепельницей и бутылкой, лежал кожаный офицерский ремень, похожий на убитую змею. К ремню была пристегнута новенькая коричневая кобура, из-под откинутого клапана которой виднелась тускло поблескивающая рукоятка табельного пистолета системы Макарова. Пистолет сидел в кобуре неплотно: было заметно, что его вынимали, но то ли не вынули до конца, то ли небрежно, тоже не до конца засунули на место.
