На мгновение Дитрих даже представил, какие будут лица у Старших Хозяев, когда они поймут, какой выбор сделал Дитрих. Представил, как Мизраел бессильно опускает голову, как Геярр отказывается верить своим глазам, как тихо рычит от ярости Тарган, как отворачивается, будучи не в силах вынести горечь поражения Уталак. Когда они поймут, что их дочери никогда не очнутся от Кошмара… Нет, такое всё-таки слишком жестоко. В конце концов, все принцессы родились уже после Убийцы, и они не виноваты в том, что всё это происходило. Так что он, вероятно, позволит им очнуться и жить дальше. Но чувствовать боль никто из них не перестанет никогда. Ибо он понимал, что именно это будет самым страшным ударом по Уталаку, Мизраелу, Таргану и Геярру: когда они увидят, что у них в очередной раз ничего не получилось, и им всё придётся начинать сначала.
Дитриху почему-то доставляло особое злое удовольствие представлять себе поражение именно Мизраела. Потому что воспоминание о том, как его, напуганного и беспомощного, ведут к этому проклятому устройству, а потом копаются у него в голове, жгло даже сильнее, чем ложь Уталака. В сторону своего приёмного отца Дитрих, хоть и скрипя зубами, но вынужден был признать, что обязательства любящих родителей Уталак и Ланире исполняли полностью, придраться было не к чему при всём желании. Но Мизраел… Мало того, что он залез к нему в голову, так ещё после этого и лишил его единственного источника утешения, выгнав из замка Меридию… Меридия… Меридия…
Это имя заставило Дитриха, наконец, очнуться от ненависти, которая уже почти поглотила его. Заглянув внутрь себя, он с ужасом увидел, что его Янтарь и Сирень потемнели до такой степени, что уже с трудом можно было отличить один Цвет от другого. Нет. Терять над собой контроль нельзя. Он узнал всю правду — и это было хорошо, ибо ею можно будет многократно воспользоваться в своих интересах. Но терять голову недопустимо. Ибо в противном случае вместо объекта манипуляции драконов он станет объектом манипуляции Убийцы. Дитрих не знал, какое он примет решение, но знал одно: оно будет его собственное, и никто не посмеет на него давить.
Глава 4
Наконец, чёрный коридор закончился. И уже издали Дитрих видел силуэт того, к кому так стремился всё это время. Черный силуэт, стоявший на одном колене и державший в руках чёрный клинок, по лезвию которого бегали синие искры. И, когда Дитрих вошёл в пещеру, искры на клинке словно забегали быстрее.
— Я бы на твоём месте не сильно радовался, — едва слышно прошипел Убийца клинку, — скоро он станет твоим тюремщиком вместо меня.
После чего Убийца… начал вставать. С огромным трудом, с глубоким вздохом, он явно впервые за очень долгое время поднимался на ноги. Не отпуская, впрочем, рукоятки меча.
И — невероятно — когда он поднялся, чернота, казалось обволакивающая его и стирающая любые черты, отступила. Можно было снова разглядеть образ, уже увиденный в воспоминаниях: длинные запутанные волосы, каштановый отблеск в глазах, нос с крупной горбинкой… и улыбку. Несмотря на то, что улыбка явно выходила располагающей, Дитриха она напугала, хотя тот и не мог понять, почему. Но в этот момент Убийца заговорил:
— Ну что ж, здравствуй, дорогой Дитрих. Я долго наблюдал за тобой… Пожалуй что с самого твоего рождения. Потому что любое колебание Цвета я способен почувствовать. Когда каждый дракон молится своим цветным господам ради какой-либо мелочи — мне становится об этом известно. Когда любой из этих четырёх идиотов взывает к мудрости своих астральных господ — я это знаю. И осознаю, насколько же драконы, такие живучие и долгоживущие, ничтожны сами по себе. Они — древние ископаемые, которые не передохли ещё до возникновения других рас по той лишь причине, что сумели установить связь с Цветами. И превосходство их над остальными лишь связью с Цветом и объясняется. Отними у них это знание или сделай его достоянием всех — и через пару сотен лет драконы опустятся до уровня ездовых животных. Ибо по-хорошему это всё, на что они годятся.
— Так что когда ты пережил Тургор, — продолжал он, созерцая Дитриха, — то всколыхнул Цвета так, как этого не делал никто со времени моего заточения. Разве мог я не обратить на тебя внимания? Разве мог не наблюдать за тем, над кем тряслись эти четыре маразматичных придурка? И разве мог позволить тебе прийти сюда, не поведав тебе всю правду о том, кто и откуда ты на самом деле?
Он замолчал. Молчал и Дитрих, понимая, что он первый, с кем говорит Убийца за все шестьсот лет, и что слушать его надо внимательно… очень внимательно, ибо в таком состоянии тебе могут поведать такое, чего не скажут ни при каких обстоятельствах.
— Забавно, что твой главный Цвет — это Янтарь, — ухмыляясь, продолжал Убийца, — потому что это именно то, что сделали с твоей душой. Заточили в янтарь. Как жука, который мог бы пролетать отпущенные ему несколько месяцев и спокойно уйти из жизни, поймали и залили янтарной смолой, чтобы оставить его там навсегда. При этом, несомненно, во имя великой цели.
— Но довольно болтовни, — Убийца снова усмехнулся, — прошу простить мне эту слабость, ведь здесь совершенно не с кем поговорить. Этот, — он кивнул в сторону своего клинка, — мне ещё в первые годы наскучил. Ты теперь знаешь о себе всё. Как и знаешь всё, что тебе нужно, обо мне. Ты знаешь, кем я был и почему сделал то, что нужно. И я предлагаю тебе своё место и свою силу, Дитрих. Ты уже должен был понять, что драконы этого заслуживают. Что держать их в узде иначе нельзя. Потому что если этой защиты не станет — то уже не для дела, а потехи ради они будут поступать вот так!
Он щёлкнул пальцами. И с этим щелчком разум Дитриха начал заполняться последними воспоминаниями. О его побеге, о метаниях по Триниагосу, о полёте в Анваскор. О том, как с любовью и заботой его там прижал Уталак, предоставив выбор без выбора и унося на Сиреневый остров. Как принц, оказавшись в родной среде, где все, казалось, его понимали и любили, расслабился… и как именно в таком уязвимом состоянии его и настиг Тургор.
Казалось, Дитрих снова переживает эти ужасные мучения, когда его переполняет Цвет, кипит в нём, стягиваясь в его тело отовсюду — и одновременно стремясь вырваться из него. Как он ползёт по камням, которые плавятся от его касания, как он добирается до зала, где стоят чаши с Цветами, не понимая, что так он только делает всё ещё хуже… И, наконец, тот самый момент, когда его разрывает…
Этот момент был самый невыносимый. Словно ты просыпаешься во сне от внезапного чувства падения с бешено колотящимся сердцем и никак не можешь понять, очнулся ты или всё ещё летишь вниз… Вот только этот миг длился куда дольше, и был куда страшнее…
И внезапно всё кончилось. Дитрих понял, что он лежит на каменном полу. Но главным, конечно, было не это. А то, что он ощущал… невероятную лёгкость. Лёгкость и чистоту в мыслях и в душе. Какую-то светлую радость — и одновременно светлую печаль. Словно на стекло его души плеснули водой, и смыли всю грязь злобы и ненависти, позволив засиять первозданной чистотой. Теперь, смотря на всё произошедшее, он почему-то перестал чувствовать ненависть к драконьим Хозяевам. Теперь он мог их только жалеть, ибо понимал и их боль. Боль от того, что они на протяжении сотен лет наблюдали, как страдают от боли их подопечные, и были бессильны что-либо с этим поделать. Теперь он мог до конца их понять. А простить… что ж, наверное, когда-нибудь сможет и простить…
