Примером этой значительной власти, обусловленной исходной моделью тройной спирали, применимой как во благо, так и во зло, выступает Фриц Габер (1868–1934), который более двух десятилетий работал в Институте физической химии и электрохимиии кайзера Вильгельма. В 1918 г. Габер получил Нобелевскую премию по химии за открытие процесса синтеза аммиака, который несет ответственность как за искусственные удобрения, позволившие выжить миллиардам людей, так и за химическое оружие, которое убило миллионы тех же людей в войнах XX в. (В последнем случае я имею в виду взрывчатые вещества, которые он разработал на основе азотной кислоты, но Габер, как известно, работал и над «отравляющими газами», синтезируемыми на основе хлора и цианидов.) «Процесс Габера – Боша», как он называется сегодня, означает связывание атмосферного азота (78% атмосферы Земли состоит из азота), которое позволяет не зависеть от залежей азотистых соединений.
Несмотря на междисциплинарную специфику работ Габера, они оказали заметное влияние на реальный мир, поскольку ему было легко получить в свое распоряжение мощности тяжелой индустрии, позволяющие нарастить масштаб производства и распространения инноваций. Хотя роль промышленности в успехе Габера отмечают довольно часто, указывая, например, на то, что его отец был производителем красителей, междисциплинарный характер его мышления обычно упускается из виду. Тем не менее, как это ни удивительно для специалиста по «физической химии», трехчастное докторское исследование Габера показывает, что он превосходно разбирался в философии, достаточно – в химии и посредственно – в физике [Charles, 2005, p. 19–20]. Относительно очевидны два признака междисциплинарности Габера. Первый – геополитическое значение сохранения хлеба как основного продукта питания на Западе в условиях роста производства риса на Востоке, в тот период быстро модернизирующемся. Габер в самом скором времени создал для Германии возможность сельскохозяйственного самообеспечения, поскольку страна более не нуждалась в импорте азотосодержащего гуано из Латинской Америки. Этот ошеломляющий успех стал отправной точкой для ряда политических дискурсов, посвященных «продовольственной безопасности» или, если говорить в более общем плане, «энергетической самодостаточности» [Smil, 2001]. Вторая междисциплинарная черта – конверсия инсектицидов (в основном используемых для защиты новых, искусственно выведенных культур) в боеприпасы, применяемые против людей, что, соответственно, изменило онтологический статус врага, признанного теперь животным, и познакомило военных с особым модусом стратегического мышления, получившим развитие у нацистов, не в последнюю очередь в «Циклоне Б» – инсектициде, разработанном Габером и применявшемся в газовых камерах Холокоста.
Однако третья примета междисциплинарности была, возможно, наиболее глубокой, и именно она имела значение для попечителей Общества кайзера Вильгельма. Она заключалась в представлении о том, что синтез аммиака допускает создание «хлеба из воздуха», если вспомнить выражение из первой маркетинговой кампании искусственных удобрений. По сути, это был секулярный вариант библейской манны небесной, которая означала обеспечение израильтян, скитавшихся 40 лет по пустыне после их выхода из Египта и до момента прибытия в Землю обетованную, специальным божественным пайком [Исх. 16; Ин. 6]. Главным идеологическим защитником Института физической химии был президент Общества кайзера Вильгельма либерально-протестантский теолог Адольф фон Харнак. В его доме Габер провел ряд громких семинаров времен Первой мировой войны, в которой, как безапелляционно заявил Харнак, Германия должна победить в силу уникального сочетания божественной и научной силы [Charles, 2005, p. 118].
Если бы величие измерялось исключительно властью над числом жизней на планете – одновременно созданных и потерянных, – тогда Габер считался бы величайшим деятелем всего XX в., а может быть, и всей истории человечества. В самом деле, ненаучные работы одного из наиболее многообещающих студентов Габера – Майкла Поланьи могут пониматься в качестве эмоциональной реакции на эту возможность, которую он выявил в контексте инструменталистской философии науки Габера [Fuller, 2000b, p. 139–140]. Более того, о первых физиках, изучавших субатомные частицы, говорили то же, что и о Габере, но интересно то, что расщепление атома – не говоря уже о синтезе – еще не достигло того уровня пользы и в то же время вреда, которого добился процесс синтеза аммиака. Нам пока не довелось пережить термоядерную войну, но точно также атомные электростанции пока не смогли обеспечить большую часть населения дешевой и безопасной энергией. Конечно, и то и другое в будущем может измениться, возможно, благодаря какому-нибудь гению, черпающему вдохновение у Габера и вооруженному искусственным интеллектом.
В большинстве теоретических дискуссий междисциплинарность рассматривается в качестве свойства, достигаемого внутри академии при большем или меньшем сопротивлении со стороны коллег-академиков и при большем или меньшем давлении со стороны внешнего для академии общества. Военно-промышленный путь к междисциплинарности ставит под вопрос эту базовую посылку, лишая академиков значительной части суверенных прав на знание, производимое ими. Суверенность здесь охватывает не только применение научного знания, но и средства его производства. Армия и промышленность набрались такой храбрости по нескольким причинам, которые немного прояснились в этой главе. Главная состояла в том, что академическое производство знания обычно существенно зависит от траектории (то есть руководствуется парадигмой), а потому знание используется недостаточно – настолько, что его игнорируют даже сами академики. За этой озабоченностью скрывается вера в то, что ключом к спасению человека является полная реализация наших (богоподобных) когнитивных способностей. То есть мы сдерживаем сами себя, не пользуясь в полной мере тем, что уже знаем и что можем знать. Если только не считать эту веру наивной или фантастической, стоит напомнить, что сторонники военно-промышленной воли к знанию сами получили академическое образование. Они на собственном опыте познакомились с возможностями и силой, создаваемыми академическим знанием, которое, как им кажется, их учителя сбывают за бесценок. Короче говоря, здесь была представлена концепция междисциплинарности, представленная с точки зрения одного успешного выпускника академического заведения.
Приложение: пролегомены к глубинной истории избыточности информации
В этом приложении ставится цель разобрать несколько смыслов термина «избыточность информации», которая на разных уровнях сказывается на всех процессах производства и распространения знания. Обсуждение начинается с наиболее системного уровня, где избыточность информации рассматривается в качестве побочного продукта простого процесса воспроизводства знаний, который я называю «исходной позицией знания». Изобретение печатного станка меняет характер этой проблемы, что я проиллюстрирую на примере двойного завещания «Principia Mathematica» Ньютона для гуманитарных и точных наук, один пункт которого был сфокусирован на «оригинальности», а другой на «первенстве» как основных эпистемических ценностях, применяемых в ситуации избыточности информации. Оба этих пункта завещания можно выявить в подходах к текстам, выбранных авторами и читателями в современную эпоху, даже за пределами академических дисциплин. Грубо говоря, гуманитарии (и особенно Руссо) смогли преодолеть проблему избыточности информации, изобретя новые формы письма, тогда как ученые дали ей новую интерпретацию, представив в качестве дисциплинарного инструмента фокусировки своих исследований. Здесь же рассматриваются сильные и слабые стороны обеих стратегий. Приложение заканчивается оценкой избыточности информации на индивидуальном уровне, где она рассматривается в качестве помехи принятию решений. В этом случае я сосредоточиваюсь на роли самого решения как создателя информации и фактора ее сдвига.
