Вторая тенденция, определившая формирование этого нового дивного мира научной расследовательской журналистики, представлена Евгением Морозовым, возможно, главным критиком хайпа Кремниевой долины, где считают, что любую проблему можно решить совершенствованием информационной технологии, – эту доктрину Морозов окрестил «солюционизмом» [Morozov, 2013]. Морозов, белорус, ныне осевший в Кремниевой долине, в юности получил стипендию от фонда «Открытое общество» Джорджа Сороса, занимаюшегося пропагандой ценностей либеральной демократии в бывших коммунистических странах. Однако Морозов выделился тем, что модернизировал хрестоматийную фигуру диванного критика, хорошо начитанного и бойкого гуманитария, который не умеет писать программы для компьютера, но постоянно копается в киберпространстве, доказывая, что мечты Кремниевой долины не могут воплотиться в реальности. Обычно он делает это, цитируя и сопоставляя тексты (а иногда и искажая их смысл). На самом деле, Морозов – это своего рода злой двойник поклонника продуктов компании Apple, который принимает всю эту шумиху за чистую монету, но в результате неизменно разочаровывается. Огромная аудитория Морозова подтверждает одну из его основных мыслей, а именно то, что, несмотря на ажиотаж вокруг открытого доступа в мире информационных технологий, большинство интернет-пользователей столь же технически неграмотны, как и сам Морозов, а потому они, что вполне понятно, хотят, чтобы программисты из Кремниевой долины отвечали за свои слова вне своего закрытого сообщества.
С точки зрения постистины, хотя ученые, возможно, видят во всем этом только эпистемические угрозы, есть в этом и положительная сторона. Вместо того чтобы фокусироваться на недоверии к ученым, общество стало все более активно интересоваться тем, что они делают, даже если выводы публики расходятся с официальным научным суждением. А это говорит о том, что такие люди, как Голдакр и Морозов, хотя они и опираются на достаточно разные в эпистемическом смысле позиции, указывают на то, что британский исследователь научной коммуникации Элис Белл [Bell, 2010] назвала «опережающей» научной журналистикой, которая сообщает о проводимых исследованиях до того, как они достигнут стадии публикации. В крайнем своем выражении она может сводиться к круглосуточному «потоку новостей», обеспечивая обществу такой доступ к научным исследованиям, благодаря которому лаборатория становится сценой «реалити-шоу». Хотя некоторым ученым такой метод может показаться помехой, он, однако, дает людям возможность выработать личную заинтересованность в результатах исследования.
Может показаться, что все это открывает возможности для пристрастного отбора научных результатов, соответствующих частным мировоззрениям. И в определенном смысле это на самом деле так. Но зрелая секулярная демократия способна уважать даже тех, кто желает воплотить в своей жизни гипотезы, отвергнутые учеными. Я не сомневаюсь, что в подобной толерантной среде научные исследования по-прежнему будут финансироваться и люди будут сверяться с ними. Однако выводы, извлекаемые из них каждым конкретным человеком, будут лишь его собственными, и не важно, хорошо это или плохо. Относиться к науке лично значит в конечном счете превращать самого себя в живую лабораторию. Для общества, поддерживающего такую деятельность, вопрос, следовательно, заключается в том, в какой мере его члены могут справедливо извлекать выгоду из этих индивидуальных инициатив, которые всегда рискованны. Прежде всего для этого требуется декриминализировать сами эти инициативы, а также обеспечить соответствующую компенсацию и признание тем, чьи личные риски могут оказаться выгодными всем, в том деле, которое, используя знаменитую фразу Уильяма Джеймса в несколько ином контексте, можно достаточно точно назвать «моральным эквивалентом войны» с нашим коллективным невежеством [Fuller, Lipinska, 2014, ch. 4].
Заказчик науки, которому не нужно быть ее потребителем
В работах по маркетингу проводится полезное четкое различие между заказчиком (customer) и потребителем (consumer). Они представляют собой следующие друг за другом этапы в цепочке поставки, в которой «заказ» – это, по сути, обмен между производителем и розничным торговцем. Заказчик – это, строго говоря, клиент, тот, кто покупает товар или услугу, независимо от того, что он с ними будет делать. Тогда как потребитель – это заказчик, который действительно использует данный товар или услугу. Хотя заказчик и потребитель – часто одно и то же лицо, можно быть одним, не будучи другим.
Заказчик науки может покупать определенные эпистемические товары и услуги, но ему не обязательно их потреблять. Например, он может разузнать во всех подробностях о неодарвинистской концепции эволюции и даже рассказать о ней другим, не веря, однако, в саму эту концепцию. В самом деле, я доказывал, что это и есть оптимальная стратегия для современных креационистов, также известных под именем теоретиков разумного замысла, если они хотят выйти на научный рынок, в котором единственной валютой является эволюционная теория [Fuller, 2008, ch. 1]. Разделять такую установку значит вести себя как розничный торговец, который покупает товар для продажи его кому-то другому, но не для самостоятельного потребления. И наоборот, «потребитель науки», возможно, не собирался переваривать генетически модифицированные организмы, которые уже содержатся в большей части продуктов питания, которые он ест. Собственно, он может даже считать, что такие организмы вредны или неестественны. И хотя его собственные паттерны потребления, особенно если здоровье у него не портится, говорят против его убеждений, у него все равно могут быть юридические основания подать в суд на своих поставщиков питания, если они не обеспечили ему информированного согласия по их услуге.
Различие заказчика и потребителя удачно встраивается в историческое понимание науки. В частности, всегда была распространена трактовка науки как абстрактной отрасли промышленности, превращающей сырье (эмпирические данные) в полезные продукты знания (законы, решения, предсказания и т.д.), но не конфигурирующей конкретного пользователя, если вспомнить название известной работы Стива Вулгара [Woolgar, 1991]. Очевидным примером представляется то, что великий энциклопедист социальных наук Герберт Саймон стал в 1980-е годы называть «вычислительным научным открытием» [Langley et al., 1987], которое нацелено на производство максимально широкого спектра известных научных открытий путем применения минимального числа правил вывода. Такой корпус знаний и рассуждений мог бы послужить платформой – или, как сказали бы экономисты, «постоянным капиталом» – для прогнозирования неопределенно большого спектра будущих научных открытий, лишь часть из которых может быть рассмотрена людьми, не говоря уже о том, чтобы полноценно их изучить. Тот факт, что Саймон назвал семейство своих компьютерных программ «Бэконом» в честь Фрэнсиса Бэкона, показывает, что он отлично понимал, что занимается концептуализацией науки как способа производства, а не просто модельной линейки продуктов. Философ Пол Хамфрис [Humphreys, 2004] пошел еще дальше, заявив, что эффективнее наукой могли бы заниматься вычислительные научные машины, которые бы освободили людей от производства науки, оставив нам роль научных заказчиков и потребителей.
