Суперпрогнозирование: тонкое искусство вечной подготовки к Судному дню
Тетлок недавно ввел понятие суперпрогнозирования, которое применяется к прогнозистам, чей послужной список в предсказании сложных событий лучше среднего. Свою ключевую идею он позаимствовал у Мольтке, генератора идей, послуживших победе объединенной Германии во Франко-прусской войне 1870–1871 гг., и олицетворения бисмарковской «реальной политики» [Tetlock, Gardner, 2015, ch. 10]. С точки зрения Мольтке, эффективная военная стратегия основывается на позиции не силы или слабости, а гибкости. Стратег должен обладать способностью выживать и совершенствоваться после ложных предсказаний, которые неизбежны в любом сложном динамическом предприятии. В самом деле, Мольтке, как известно, утверждал, что ни один план не переживет первого столкновения с врагом. Следовательно, импровизация необходима для успешной реализации любой стратегии.
В этом контексте «стратегия» должна пониматься в качестве системы целей с разными приоритетами, достичь которые можно разными средствами в зависимости от состояния игры. Такое сочетание четкой системы общих целей и инициативы в полевых условиях было характерно для того, что Мольтке называл Auftragstaktik, что обычно переводится как «управление боевыми задачами»
11. Этим выражением предполагается непоколебимая вера в правильность поставленных командиром целей и в то же время готовность войск достигать их любыми необходимыми средствами. Это подход, применение которого в военных условиях было упрощено налаженными линиями коммуникации (сперва телеграфными, а потом и телефонными), выстроенными в виде пирамиды: фельдмаршал должен обрабатывать все входящие сигналы, обеспечивая соответствующей обратной связью все полевые подразделения. Общий процесс в какой-то мере напоминает внутреннюю схему функционирования мозга, предложенную в работе Кларка [Clark, 2016], которая уже упоминалась в этой главе.
Суперпрогнозисты Тетлока воплощают предложенный Мольтке порядок действий в своем подходе к будущему, которое концептуализируется в качестве онтологического поля битвы, способной завершиться многими исходами, что соответствует третьей интерпретации наследия прошлого, представленной ранее. В контексте философских подходов к каузации, основанных на контрфактических сценариях, успешный суперпрогнозист опирается на заданное Мольтке понимание будущего как сверхдетерминированного в отношении, которое на руку прогнозисту, но в то же время недодетерминированного в отношении препятствий, могущих встретиться на пути к осуществлению такого будущего [Fuller, 2015, ch. 6]. Другими словами, не следует предполагать, что начальное состояние игры, включая ее основные тенденции, сохранится на протяжении всего конфликта. Напротив, они могут легко сойти на нет, позволив другим скрытым тенденциям проявить себя. Эта общая установка заставила прусскую армию изобрести современное понятие «военной игры» (Kriegsspiel), в которую был встроен фактор удачи. По сути, это были настольные предшественники современных симуляторов виртуальной реальности, которые разрабатывались военными начиная с 1960-х годов, а потом были выведены на коммерческий рынок видеоигр [Mead, 2013].
Важный урок, преподнесенный игровым подходом к войнам, состоит в том, что суперпрогнозист всегда должен учитывать «неизвестные неизвестные», если использовать выражение из теории решений, популяризированное министром обороны США Дональдом Рамсфелдом во время войны в Ираке. Ключевая идея состоит в том, что такие дальние перспективы могут быть неизвестными, но все же не непознаваемыми. Их можно представить, предвидеть и использовать даже в том случае, если не удается полностью преодолеть. В самом деле, можно даже проиграть войну, но выиграть мир, если определять его общими целями. Подобная относительно позитивная ориентация на худшие сценарии характерна для гибкого воина, который всегда ищет «пространство для маневра» (Spielraum). Многое здесь зависит от того, насколько абстрактно определены наши военные цели. Например, если основная цель состоит в долгосрочном процветании нашего общества, тогда согласие на капитуляцию с программой последующего восстановления на средства победителей, альтернативой которой является полное уничтожение, может уже через одно поколение привести к формированию общества, в экономическом плане превосходящего то, что было до войны. Вероятно, именно это и произошло с Германией и Японией после Второй мировой войны.
Для более глубокого понимания гибкости ее можно представить в качестве элемента логического квадрата, основные противоположные термины в котором – это подход к риску на основе принципа проактивности и подход на основе принципа предосторожности, различие между которыми мы уже ввели в этой главе. Проактивный подход относится к риску как возможности, а подход, основанный на приципе предосторожности, избегает его, видя в нем угрозу. Первый подход ассоциируется с точкой зрения предпринимателя, разделяя оптимистическую оценку научных и технологических инноваций, по крайней мере, если ей ничто не противоречит. Второй подход ассоциируется с точкой зрения экологистов, а потому он разделяет – при тех же условиях – пессимистическую оценку инновации. Сторонники обоих подходов в равной мере допускают наличие в мире существенной неопределенности, которая в значительной или даже большей части определяется влиянием человека, что, в свою очередь, предполагает некоторое распределение позитивных и негативных последствий. Однако они различаются в оценке этих последствий. Первые предполагают, что наш мир гибок, а вторые – что он хрупок [Taleb, 2012; Талеб, 2014]. Соответственно, проактивная установка по отношению к риску опровергалась бы таким миром, в котором даже небольшое изменение актуальных условий вело бы к катастрофическим последствиям, что демонстрировало бы нашу «хрупкость». И наоборот, подход, основанный на принципе предосторожности, опровергался бы миром, в котором даже большое изменение актуальных условий не только не повредило бы нам, но даже сделало нас сильнее, что доказывало бы нашу «гибкость».
В чем ценность позиции «гибкости»? Она помогает объяснить, как на протяжении всей своей истории люди адаптировались к сложным трансформациям своего жизненного мира. Такие трансформации редко сопровождались парадами, не говоря уже о понимании или регулировании. Показательный современный пример – важная роль компьютерных форм производства, потребления и коммуникации, которые возникли за одно поколение, получив как нельзя более красноречивое воплощение в смартфоне. Тем не менее при взаимодействии этих процессов с базовыми ожиданиями должного функционирования мира возникают определенные проблемы. Говоря конкретнее, новые науки и технологии обычно представляют в новом свете – не всегда, правда, льстящем или хотя бы одобрительном – прежние социальные, политические и экономические стремления, что может привести к существенному переосмыслению ценностной системы общества. Действительно, благодаря пониманию того, что мы вступаем в новый мир, в котором старые желания устарели или их попросту трудно осуществить, мы, возможно, захотим чего-то другого.
