Предупреждающее правление – территория принципа предосторожености, согласно которому инновации со значительным потенциалом к нанесению ущерба вообще не должны вводиться, какие бы выгоды они ни сулили [Schomberg, 2006]. Сам Евросоюз следует более умеренной версии того же принципа, которая признает общую благотворность инноваций, но при этом требует отслеживания их влияния на общество и среду в целом. Тем самым предполагается, что можно усидеть на двух стульях сразу: инновации должны передаваться в коллективную собственность, а потому возможных пользователей надо заранее поощрять высказывать опасения и даже несогласие, которые будут определять последующее развитие инновации [Schomberg, 2013].
Но если вспомнить Кана, нужно быть ответственным не только до факта, но также и после факта, особенно если он включает субоптимальные эффекты, в том числе в варианте «пессимистических сценариев». Это противоположность предупреждающего правления. Назовем его форсированным правлением. Форсированное правление осуществляется на основе предположения, что определенный ущерб будет нанесен независимо от того, какой курс выбрать, а потому задача в том, чтобы извлечь из него наибольшую выгоду. Я говорю «извлечь наибольшую выгоду», потому что не хочу ограничивать вопросы, подлежащие рассмотрению, смягчением или даже возмещением ущерба, хотя в другой работе я разбирал и эти вопросы. Кроме того, как мы уже отмечали, когда речь шла о задаче «мыслить немыслимое», перспектива значительного ущерба сама может оказаться возможностью для развития инноваций, которые в противном случае были бы сочтены ненужными, если не попросту утопическими, для продолжения жизни в прежней форме.
Форсированное правление предлагает распространить предложенный Каном подход «Судного дня» на мирное время. В конце концов, наиболее радикальные инновации мирного времени, такие как автомобиль или персональный компьютер, обычно признаются «необходимыми» только постфактум, когда они уже успели полностью перестроить весь рынок. Но до этого они часто считаются спекулятивными, если не рискованными. В самом деле, только во второй половине XIX в., когда промышленный капитализм колонизировал народное воображение, само слово «инновация» стало приобретать недвусмысленно положительные коннотации. До этого «инновация» чаще считалась синонимом «чудовищности» [Godin, 2015]. В любом случае капитализм давал предпринимателям все больше возможностей прокладывать путь своими инновациями, играя на уязвимостях лидеров рынка. В историческом плане важной причиной этих уязвимостей была относительная нехватка гибкости у лидеров рынка, не позволявшая им адаптироваться к переменам в тех характеристиках среды, которыми они не могли в полной мере управлять. Именно такой дух соответствует форсированному правлению.
Предположим, что текущий климатологический консенсус верен и что средняя температура на Земле поднимется к концу этого столетия по меньшей мере на два градуса Цельсия. Какие группы людей, институты, технологии и т.п., скорее всего, в этих условиях выживут и даже будут процветать, а какие – нет? Те, что относятся к последней категории, должны быть признаны созревшими для сегодняшних предпринимательских инвестиций – не обязательно для того, чтобы предотвратить глобальный рост температуры, но чтобы гарантировать получение наибольшей общей прибыли в ситуации, которая крайне вероятна и в то же время, скорее всего, субоптимальна. Источником такой прибыли должно стать устранение тех базовых условий, благодаря которым эти люди и практики, сегодня оказавшиеся в группе риска, в прошлом были настолько адаптивны. Действительно, неминуемая катастрофа сломает то, что социологи называют «традициями», а экономисты – «зависимостями от пройденного пути», благодаря которым «обычный порядок вещей» так долго казался настолько привлекательным.
Интересным экономическим прецедентом этой общей линии мысли является то, что гарвардский историк экономики середины XX столетия Александр Гершенкрон [Gerschenkron, 1962; Гершенкрон, 2015] назвал «относительным преимуществом отсталости». Его основная идея состояла в том, что, в принципе, каждая следующая страна могла бы проводить индустриализацию быстрее предыдущей, обучаясь на опыте предшественников, для чего не нужно идти по их стопам. «Обучение» сводится к изобретению более эффективных способов достижения и зачастую преодоления уровня развития предшественников. «Преимущество» в данном случае возникает из-за того, что не нужно нести груз определенного прошлого, такого, как хорошо описанный путь к индустриализации, пройденный Англией, начавшийся с законов XVII в. об огораживании. Иначе говоря, страна-новичок может четче видеть «суеверные составляющие» в том понимании собственного успеха, которое сложилось у предшественников, поскольку новичок вынужден отделять «зерна» от «плевел» в таком нарративе, чтобы разработать собственную стратегию инноваций.
У посткатастрофического человечества будет схожая позиция, позволяющая воспользоваться на глобальном уровне «отсталостью», понимаемой по Гершенкрону, в сравнении с докатастрофическим человечеством, если только архивы человеческих знаний даже после величайшей катастрофы останутся более или менее нетронутыми. Конечно, это предположение само по себе нетривиально. Однако сегодняшние проекты по цифровому архивированию и курированию всего подряд – начиная с артефактов и заканчивая биологическими организмами – делают такое предположение вполне убедительным независимо от наших представлений об уязвимости человечества перед экзистенциальным риском, новомодной версией Судного дня.
Представление об «экзистенциальном риске» определяется возможностью крайне невероятного события, которое, случись оно, повлечет абсолютно катастрофические последствия для самого существования человека. Таким образом, высокая цена такого результата психологически уравновешивает низкую вероятность. Это немного похоже на пари Паскаля, в котором возможные негативные последствия неверия в Бога, то есть вечное проклятие, рационально принуждают верить в Бога, несмотря на инстинктивное сомнение в том, что он существует. Философ-трансгуманист из Оксфорда Ник Бостром [Bostrom, 2015; Бостром, 2016] популяризировал выражение «экзистенциальный риск», рассматривая его в контексте развития вычислительных мощностей, которые могут превзойти нашу способность их контролировать. Однако в этой линии рассуждения недооцениваются и слабость, и сила человеческого интеллекта. С одной стороны, мы не настолько сильны, чтобы создать «оружие массового поражения», как бы его ни определять, которое могло бы уничтожить все человечество в целом; с другой – мы не настолько слабы, чтобы не могли восстановиться после любых ошибок в проектировании или суждении, которые можно совершить в жизненном мире человека при нормальном развитии науки и технологии. В этом контексте форсированное правление выступает средством от пораженчества нашего вида, пример которого явлен пропагандой экзистенциального риска.
Когда военная история пишется с высоты прожитых лет, довольно часто можно прийти к идее форсированного правления. Например, тем, кто хочет, чтобы победители оставались победителями, а проигравшие – проигравшими, неприятно узнать, что поражение во Второй мировой войне принесло Западной Германии и Японии настолько большую пользу, что к 1960-м годам эти страны вошли в число глобальных социально-экономических лидеров. Тем не менее, когда раны со временем немного затягиваются, такое развитие событий обычно начинают считать благоприятным, пусть даже сами условия этого исторического развития подобными быть признаны не могут. Более того, все большая экономическая рационализация военного дела, начавшаяся со Второй мировой войны, сместила горизонт форсированного правления с ретроспективного взгляда к прогностическому. В самом деле, в наши времена наблюдается развитие частных и корпоративных инвесторов, которые стремятся извлечь выгоду из крупных катастроф – как природных, так и рукотворных. Пример этой тенденции – компания Halliburton, специализирующаяся на инфраструктурных проектах в нефтеносных регионах, которые периодически нуждаются в реконструкции именно потому, что там часто бывают военные конфликты. Можно возмущаться выгодными условиями контрактов и авантюризмом этой компании, но согласимся с тем, что она тоже занимается форсированным правлением, пусть и с эгоистическими целями.
