Хор пытал солиста: «Как твое имя, дружище? Куда ты идешь? Кто же ты?»
– Я все, кто никто, и никто, кто все.
Если хор вопрошал, чем солист зарабатывает на жизнь, тот перечислял профессии от плотника до музыканта. На вопрос о происхождении – десятки наций, влившихся в «плавильный котел» Америки. На вопрос о вере – все возможные вероисповедания.
– Так кто же ты?
– Вы знаете, кто я. Я – Америка!
За год с небольшим разошлись свыше сорока тысяч записей «Баллады». В ходе президентской кампании 1940-го ее пели делегаты съездов и республиканской, и коммунистической партий. Ее исполняли Бинг Кросби, Лондонский симфонический оркестр под руководством Хьюго Вейсгалла и двести солдат-негров на благотворительном концерте в Альберт-холле. Финальный апофеоз мюзикла «Рожденный петь» (1942) – балет на «Балладу», поставленный великим Басби Беркли.
В легенду вошло первое ее исполнение в сопровождении Нью-Йоркского филармонического симфонического оркестра Полем Робсоном, чей голос был таким же голосом Америки, каким станет голос Синатры. На приглашении Робсона настоял радиопродюсер Норман Корвин. Робинсон не мог оспаривать его решение, хотя кантата была рассчитана на обычный баритон; тональность приходилось ломать ради Робсона, по словам композитора, «совершенно не обращавшего внимания на общепринятые нормы концертного исполнения», но горячившегося: «Все, что я хочу петь, подвластно моему голосу!»
Запись, которую уместно назвать сражением между композитором и певцом, затянулась на пять или шесть дней. Робсон не бахвалился: Робинсону пришлось согласиться с тем, что его голосу действительно подвластно все.
Девять лет и три месяца спустя
Аренс, сотрудник КРАД: Были ли вы когда-либо известны под именем Джон Томас?
Робсон: О, бога ради, что, кто-нибудь здесь хочет ‹…› куда-нибудь меня упечь за оскорбление [Конгресса]? Джон Томас! Меня зовут Поль Робсон, и все, что мне есть сказать ‹…› я говорил публично по всему миру, именно поэтому я сегодня здесь.
Конгрессмен Шерер (адвокату Робсона): Я прошу вас рекомендовать свидетелю ответить на вопрос. Он тут речь развел.
Фридман, служащий КРАД: Простите, мистер Аренс, не могли бы вы разрешить фотографам сделать снимки, а то они уже отчаялись. Все нервы вымотали…
Конгрессмен Уолтер, председатель КРАД: Пусть снимают.
Робсон: Я к этому привык, я работал в кино. Вы хотите, чтобы я позировал? Хотите, чтоб улыбался? У меня не получается улыбаться, когда я с ними разговариваю.
Аренс: Я ‹…› требую от вас подтвердить или опровергнуть тот факт, что в компартии вас звали Джоном Томасом.
Робсон: Я отказываюсь отвечать на основе Пятой поправки. Это просто смехотворно. – 12 июня 1956 года.
Странная судьба у гражданственных хитов Робинсона. Каждый раз они появлялись на свет чуть-чуть, но слишком поздно. «Баллада» – через два с половиной месяца после того, как советско-германский договор расколол поддерживавший ФДР антифашистский Народный фронт. «Дом, в котором я живу» – на пороге «красной паники».
* * *
Гарантами мира в доме, где мы все живем, Голливуд считал фронтовиков.
Триумфатором 19-й церемонии стали, побив рекорд «Миссис Минивер», «Лучшие годы нашей жизни». Семь «Оскаров»! Лучший фильм! Уайлер – лучший режиссер, Фредерик Марч – лучший актер. Гарольд Рассел – лучший актер второго плана. Роберт Шервуд – лучший сценарист. Хуго Фридхофер – лучший композитор. Дэниэл Менделл – лучший монтаж.
Рассел, лишившийся рук в 1944-м при взрыве на учебном полигоне, удостоился еще и специального «Оскара» за психологическую помощь искалеченным ветеранам. Хотя он и не был профессиональным актером, Уайлер увидел его на экране. В фильме военно-пропагандистской службы «Дневник сержанта» (1945) Рассел демонстрировал, как освоил механические протезы. И вот теперь – «Оскар»: кино еще умело творить чудеса.
Пять месяцев спустя
В августе 1947-го лос-анджелесское отделение ФБР рапортует Гуверу о восьми фильмах, включая «Лучшие годы нашей жизни», содержащих коммунистическую пропаганду. В рапорте указано, что актеры Роман Бонен и Хоулэнд Чемберлен состоят в компартии, сценарист Шервуд связан с прокоммунистическими организациями и находится под тайным влиянием коммуниста-сценариста Говарда Коха. В качестве экспертной оценки фильма к рапорту приложена статья Уильяма Мэркхэма из Plain Talk, «журнала, бесстрашно разоблачающего силы тьмы, готовящие мировую диктатуру». Мэркхэм назвал «Лучшие годы», выставляющие в негативном свете промышленников, торговцев и банкиров, «порочным и опасным фильмом».
Семь месяцев спустя
Мне не позволили бы снять «Лучшие годы» уже через несколько месяцев после того, как я их сделал. – Уайлер.
Фильм молодого, но стремительно восходящего к славе Эдварда Дмитрика «До скончания времен» (премьера – 23 июня 1946 года) опередил «Лучшие годы» на пять месяцев. Некоторые его линии казались калькой с фильма Уайлера, но режиссеры просто дышали одним воздухом и верили в одни идеалы.
Юные фронтовики Дмитрика кулаками учили демократии местечковых расистов. Один из героев лишился на фронте ног: драка – лучшая психологическая реабилитация для бывшего боксера, счастливого осознать, что его удар по-прежнему неотразим. Герой Уайлера от души врезал лавочнику, панибратски поделившемуся своей политической философией:
Немцы и япошки ничего не имели против нас. Они просто хотели победить ихних англичашек и ихних красных. И они бы задали им трепку, если бы нас обманом не втянула в войну банда радикалов… Мы воевали не с теми, вот и все.
Уайлер, один из немногих, кто мог позволить себе вольности с цензурой, представил главному голливудскому цензору Джозефу Брину уже завершенную версию фильма. У Брина нашлось несколько моральных претензий (злоупотребление алкоголем на экране) и одно политическое. В оригинальном варианте лавочник говорил о «банде радикалов и жидолюбов». «Жидолюбов» Брин велел ампутировать. Шервуд тщетно доказывал, что «подавляющее большинство народа будет аплодировать нам за смелость, с которой мы взяли быка за рога».
В 1944-м Уайлер сам едва не загремел под трибунал, когда – при полном параде – нокаутировал служащего вашингтонского отеля, что-то брякнувшего о «чертовых жидах».
В России стали общим местом рассуждения о разочаровании «поколения лейтенантов», верившего, что беспримерное всенародное единение, всенародный подвиг – гарантия внутренних перемен, что народ кровью заслужил право на справедливость. Разочарование американских ветеранов, тоже уверенных, что военный опыт бесповоротно изменит общество к лучшему, не менее трагично. Даже ультраправая ветеранская организация «Американский легион», агрессивной реакции которой опасались авторы «Лучших лет», отправили Сэмюэлю Голдвину восторженную телеграмму.
На фронте, несмотря на принесенный «с гражданки» расизм, джи-ай были джи-ай, а не евреями, латинос или янки. Родина встретит «обнаглевших» на фронте чернокожих волной судов Линча, латинос и «жидкам» напомнит об их второсортности, а всем вместе объяснит: братья по оружию – их злейшие враги, а злейшие враги – лучшие друзья.
