Хеллман, выйдя к гостям передохнуть из комнаты, где она «обрабатывала» важного для Гильдии сценариста Тальбота Дженнингса («Ромео и Джульетта», 1935), выдохнула: «Если я затащу Дженнингса, кому-то придется оплачивать аборт».
Изящный контраст этим двум стервам составляла сама Гудрич (секретарь Гильдии), изящно адаптировавшая (вместе с мужем Альбертом Хэккетом) «Худого человека». Если оппоненты, выведенные из себя Хеллман или «Дотти», переходили на площадной язык, Гудрич ставила их на место: истинная леди в матросском кабаке.
* * *
«Десять дней, которые потрясли Голливуд» – так Бад Шульберг окрестил в сатирическом бестселлере «Секрет Сэмми» (1939) дни, предшествовавшие 2 мая 1936-го.
Гарри Уорнер собрал сценаристов.
Он сказал, что продюсеры категорически не потерпят применения статьи XII. Он сказал, что наши лидеры – коммунисты, радикальные ублюдки и сукины дети, агитаторы на ящиках из-под мыла. ‹…› Он прибавил как данность, что лидеры Гильдии уже под следствием Министерства юстиции, и многие из них погорят по-крупному. Он сказал, что лично ему на все плевать, потому что он заначил пять миллионов кэшем и, будь его воля, закрыл бы студию хоть завтра. Он повторял: «Многие писатели, что в нашем бизнесе, активничают в Гильдии и теперь окажутся навсегда вне бизнеса, и никто не обвинит нас в составлении черных списков, потому что мы все будем решать по телефону». – Трамбо.
Тогда я в первый раз услышал слова «черный список». – Филип Данн.
В конце 1940-х к Уорнеру прибежит с кипой документов, удостоверяющих его лояльность, сценарист, по ошибке в список занесенный.
– Джек, это ужасная ошибка! Я всегда был антикоммунистом!
– Мне насрать, какого сорта ты коммунист! Пшел вон!
Другому режиссеру, сетовавшему, что попал в список, Уорнер якобы ответил:
Черных списков не существует, но тебя в них нет.
Черные списки существовали в кино всегда, но – за редкими исключениями – в них попадали не по политическим причинам. Изгоями становились алкоголики, наркоманы, нарушители дисциплины, ставившие под угрозу творческий процесс, герои сексуальных и криминальных скандалов, омрачавших репутацию Голливуда, и так слывшего новоявленным Содомом вкупе с Гоморрой.
Уорнер – пионер политических списков.
Тот самый Уорнер, который, стоило ФДР провозгласить «новый курс», выбросил верноподданнический девиз «„Новый курс“ – это развлечение» и вставил в финал «Героев на продажу» (1933) обсуждение речи ФДР вместо скорбного квазимистического поминовения рабочего, убитого на демонстрации.
Тот самый Уорнер, чья «самая социальная» студия специализировалась на «экранизации газетных заголовков». Чьи фильмы обличали судебный и тюремный произвол («Я – беглый каторжник», 1932), фашистское подполье («Черный легион», 1936), линчевателей из Ку-клукс-клана («Они не забудут», 1937) и даже использование секса как орудия классового шантажа («Самка», 1933; «Служебный вход», 1933).
Тот самый Уорнер, который в 1934-м первым свернет бизнес в нацистской Германии и первым выступит против нацизма («Признания нацистского шпиона», 1939).
Тот самый Уорнер, чью «Черную ярость» (1935) о забастовке шахтеров запретили в нескольких штатах: при всей двусмысленности изображения профсоюзов, использующих стачечников в коррупционных играх, фильм принимал сторону рабочих против хозяйских наемников.
При всем при этом Уорнеры славились безобразным обращением с работниками.
Мне приходилось бороться со всеми: от директора по кастингу до Джека Уорнера. ‹…› Бой шел до нокаута. ‹…› Вы не всегда побеждали, но давали им знать, что еще живы. – Энн Шеридан.
Чудная история про Уорнера. Сам бы не поверил, если бы не присутствовал в его кабинете. Полиция подавляла забастовку студийных техников и рабочих. Уорнер наблюдал за этой картиной. Внезапно он повернулся к нам и провозгласил: «Я создал человека из народа, я могу уничтожить его». – Эдвард Ходоров.
«Последние магнаты» обладали, что ни говори, зловещим величием.
Однажды Гарри Уорнер услышал, как студийный привратник напевает оперную арию. «Сынок, кем ты мечтаешь быть: привратником или певцом?» – спросил Гарри. «Певцом», – ответил растроганный вниманием парень. «Тогда ты уволен, сынок».
Трамбо, бросив после смерти отца университет, почти десять клятых лет работал в колорадской пекарне, писал по ночам: талант открыл ему дорогу в Голливуд. Теперь его вызвали к заместителю Уорнера. Отречься от Гильдии? Трамбо не может на это пойти: «Я подписал и контракт со студией, и договор с Гильдией, и не могу отказаться ни от одной из моих подписей».
Трамбо дали сутки на размышление, а потом изгнали «навечно». В 1936-м вечность длилась три месяца: уже в июле Кон предложил ему контракт c Columbia. Трамбо, начинавший в 1934-м читчиком за 27,5 долларов в неделю, станет самым высокооплачиваемым представителем своего цеха и не пропадет даже в худшие дни списков.
* * *
Сценаристы и продюсеры обменивались все более пространными и резкими посланиями на страницах профессиональной прессы.
Ричард Шайер («Кинооператор», «Танцуйте, дураки, танцуйте», «Франкенштейн») ляпнул: «Сценарное дело – это мягкий рэкет».
Разгоряченная Дотти ответила ему в Screen Guild’s Magazine:
У меня нет ощущения, что я участвую в мягком рэкете (а что это, кстати, за хрень – жесткий рэкет?), когда пишу для экрана. Я не хочу быть частью никакого рэкета, ни мягкого, ни жесткого, ни 3,5-минутного. ‹…› Мне никогда в жизни так много не платили – потому-то я здесь, а вы почему, мистер Шайер?
Тальберг предупредил 30 апреля в Daily Variety, что если конфронтация не закончится немедленно, «сценаристы и все прочие ‹…› дорого заплатят».
1 мая он развил эту мысль перед шестьюдесятью сценаристами: в случае стачки пострадают не только ее участники, но и невинные плотники, художники, электрики, уборщицы, секретарши.
Если вы хотите лишить этих людей работы, ответственность на вас ‹…› я всю лавочку прикрою.
Он оказался пророком, поклявшись, что профсоюз на MGM возникнет только «через его труп»: 14 сентября 1936-го 37-летний «последний магнат» погиб от дурацкой пневмонии, умерев, как и положено поэту (даже поэту индустрии), молодым.
За два дня до объявленной даты собрание перенесли на 16 мая, чтобы успеть внести изменения, которых требовала оппозиция, в единогласно одобренный «в принципе» проект слияния. В руководство Гильдии ввели лидеров «летучего эскадрона». Через три дня они взорвали Гильдию, объявив, что подают в отставку и уводят 60 человек в новую Гильдию кинодраматургов под председательством Махина. К концу недели насчитывалось уже 125 дезертиров. На исходе лета Гильдия, верность которой сохранили несчастные 92 автора, самораспустилась.
