Характер Агнес – что встречается очень редко – придавал красоту ее лицу, мальчишескому и женственному, грубоватому и еще привлекательному. Она была ‹…› наделена тем жгучим состраданием к людской нищете и обидам, каким обладали некоторые святые и некоторые революционеры. Раненые китайские солдаты, голодающие крестьяне и изнуренные работой кули были для нее братьями в буквальном смысле слова. – Фрида Атли.
Неудивительно, что имя Смедли распахнуло перед Хьюзом двери самых уважаемых людей Китая, тех, кто только и сохранял – в бреду тотальной гражданской войны – статус моральных авторитетов: вдовы Сунь Ятсена и Лу Синя – «китайского Горького».
Удивительно, но Хьюзу хватило рассудительности не только заранее отправить в США свой советский архив, но и отказать Сано и Смедли в их просьбах захватить письма для друзей. О связях Сано с НКВД я уже писал. Насколько же велико было «разочарование» Смедли в СССР, говорят две фразы из мемуаров Вернер.
Вскоре после нашего знакомства она мне сказала, что в случае моего согласия меня мог бы навестить один коммунист, которому я могу полностью доверять. Товарищ пришел ко мне домой. Это был Рихард Зорге.
С легкой руки Смедли Рут станет одной из самых эффективных советских разведчиц, участницей легендарной «Красной капеллы», привлечет к работе мужа, который окажется, в отличие от нее, трагически невезучим: провалившись и в Китае, и в Иране, Рудольф проведет десять лет на Колыме.
Смедли еще и свела с Зорге журналиста (переводчика «Дочери земли») Хоцуми Одзаки, его самого ценного информатора, будущего советника японского премьер-министра Коноэ. Да и самого Зорге – с ним Смедли три года работала и жила, – именно она на правах старожила ввела в высшие круги Шанхая. Да и до всякого Зорге она была бесценным бойцом тайного фронта – единственным агентом, имевшим прямую связь с ушедшим в горы и леса руководством компартии Китая. Прочие каналы перерубил «белый террор».
Смедли – фанатичка. ‹…› Когда она говорит о людях, которые предали китайских повстанцев, ее рот превращается в тонкий шрам, глаза вылезают из орбит и сверкают ненавистью. Если в этой дочери шахтера когда-то и была изысканность, она навсегда утратила ее в Шанхае, где ее товарищей – одного за другим – волокли на казнь. – Малькольм Каули, 1934.
Мало того, что у Хьюза такие друзья: он еще и выбрал для знакомства с Дальним Востоком самое неподходящее время. Впрочем, для красных любое время в тех краях – самое неподходящее.
Мадам Сунь Ятсен присылала за ним бронированный автомобиль. Еще недавно сама мысль о том, что кто-то покусится на вдову канонизированного отца Гоминьдана, казалась кощунством. А теперь – как знать? За считанные дни до приезда Хьюза на улице демонстративно расстреляли Ян Чена, секретаря Суна и генерального секретаря Лиги гражданских прав, возглавляемой его вдовой. Зловещая (для Хьюза) деталь: Лига уже почти два года боролась сначала за спасение от смертного приговора, а потом за освобождение супругов Пауля и Гертруды Руегг (они же – Нулансы) – швейцарцев, приговоренных к пятнадцатилетнему заключению за шпионаж. Комитет в их защиту в сентябре 1931-го создала не кто иная, как Смедли. За Руеггов выдавали себя Яков Рудник, начальник пункта связи Отдела международных связей (разведки) Коминтерна, и его жена Татьяна Моисеенко-Великая. Хьюз опять шагнул на минное поле.
В Японии предыдущий погром левых прошел в феврале: в участке замучили насмерть самого известного «пролетарского писателя» Такидзи Кобаяси. На август намечалась новая облава на «радикалов и пацифистов». Как раз между этими акциями в Токио объявился Хьюз. Хотя из московских документов он захватил одну записную книжку, каждая ее строчка, каждое имя, продиктованное Сано, – на вес свинца.
Кого-то из друзей Сано он не застал, как не застал писателя и актера Томоёси Мураяму: лидер Союза пролетарских театров и автор марксистских версий историй Робин Гуда и Дон Кихота в 1931–1945 годах редко бывал на свободе. Другие – Корея Сенда, реформатор театра и пропагандист творчества Брехта; Сейкити Фудзимори, вождь революционных писателей; драматург Сакаэ Кубо, переводчик Толлера и Ведекинда – или недавно вышли на свободу, или доживали на свободе последние дни.
Следили за Хьюзом от самой границы. Дали погулять и засветить все контакты, а на второй день после возвращения из Китая (24 июля) арестовали и увезли на семичасовой допрос. Хьюзу было от чего прийти в ужас: его сочли курьером Коминтерна, присланным матерым шпионом Сано, очевидно, для восстановления связей, нарушенных арестами. Разрешилось все, впрочем, безболезненно: Хьюза депортировали. Едва ступив на условно американскую гавайскую землю, он забыл комплименты, которые расточал Японии: «Япония – фашистское государство». Едва сойдя в Сан-Франциско, направил гневную жалобу в Госдеп, на которую получил, по крайней мере, честный ответ.
Вы, очевидно, вызвали подозрение в связях с организацией, призывающей к свержению «системы частной собственности», членство в которой, по японским законам, сурово наказуемо.
Уже то, что Хьюз как честный гражданин звал Госдеп на помощь, должно бы снять с него подозрения. Однако Госдеп «воевал» на стороне «антикоммунистического интернационала» в сердечном согласии с обидчиками американца. Токийское досье Хьюза следовало за ним. Полиция переслала его в японское консульство в Шанхае. Оттуда его передали в британское консульство, оттуда – для перевода на английский – в полицию экстерриториального сетлмента, оттуда – в консульство США, оттуда – в Вашингтон.
* * *
Хьюз таки стал первым негром-сценаристом – благодаря режиссеру-коммунисту Бернарду Ворхаусу, уговорившему продюсера Сола Лессера. В 1939-м Хьюзу доверили сценарий исторического фильма «Путь на юг», причем в беспрецедентном для Голливуда негритянском дуэте с актером Кларенсом Мьюзом:
Помню, как мы должны были обсудить сценарий ‹…› в одном из самых модных отелей Голливуда, а когда пришли, нам сказали: «Извините, но мы не можем позволить вам здесь поесть». Они не были готовы принять двух чернокожих. Мне было ужасно неудобно, но Хьюз сказал: «Это пустяки по сравнению с настоящей дискриминацией. Не расстраивайся». – Ворхаус.
Да и сам Лессер не упускал случая напомнить негру, как неслыханно тому повезло, а потом радикально переписал сценарий. Оригинальный вариант был, по свидетельству Ворхауса, безусловно антирасистским. А на экран вышла история о благородном юном плантаторе, рабы которого чувствуют себя на седьмом небе от счастья, и только козни алчного и преступного управляющего угрожают гармонии мира.
Шишки посыпались, естественно, на Хьюза. Товарищи заклеймили «дядю Тома», но особенно злобствовали троцкисты. Вообще, знакомство с троцкистской публицистикой отбивает естественную симпатию к «большевикам-ленинцам», завоевавшим уникальную репутацию борцов против двух зол – фашизма и сталинизма – одновременно. Но самые грубые сталинистские проработки – эталон интеллигентской деликатности по сравнению с догматичной до умопомрачения, клокочущей ненавистью риторикой троцкистов. Например, теоретика панафриканизма Сирила Джеймса, командированного в США британскими троцкистами для работы с неграми:
