ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга не претендует на то, чтобы представить читателю полную картину падения язычества. Не следует в ней искать и общих рассуждений, вскрывающих глубокие причины успеха восточных культов в Италии; мы не стремились показать здесь, каким образом их учениям, — представлявшим собой фермент гораздо более сильного растворяющего действия, чем теории философов, — удалось разложить на части те национальные верования, на которых покоилось Римское государство и вся античная жизнь, и как христианство окончательно довершило разрушение уже подточенного ими здания. Мы не беремся проследить здесь различные этапы борьбы, происходившей между идолопоклонничеством и возраставшим влиянием Церкови. Эта обширная тема, к которой мы еще когда-нибудь обратимся, не будет занимать нашего внимания в данной монографии; она затрагивает лишь частично этот решающий переворот: в ней мы пытаемся с наибольшей возможной точностью показать, каким образом и почему маздеистской секте не удалось при цезарях стать господствующей религией в империи.
Эллинистической цивилизации так никогда и не удалось укорениться на персидской почве, и римляне также не преуспели в том, чтобы подчинить парфян своему влиянию. Значительный факт, определяющий всю историю внутренней Азии, заключается в том, что иранский мир и мир греко-латинский всегда жестко сопротивлялись всякой взаимной ассимиляции, побуждаемые к этому как инстинктивным чувством отторжения, так и исконной враждой.
Тем не менее религия магов, представлявшая собой наивысшее выражение иранского божества, сумела в три этапа оказать влияние на западную культуру. В первую очередь, парсизм имел значительное воздействие на формирование иудаизма, и некоторые из его основных учений распространились благодаря посреднической роли еврейских колоний, образовавшихся по всему бассейну Средиземного моря, что впоследствии обусловило их принятие христианства.
Более непосредственное воздействие маздеизм оказал на европейскую мысль в то время, когда Риму удалось завоевать восточную часть Малой Азии. Здесь с незапамятных времен находились, не бросаясь никому в глаза, колонии магов, эмигрировавших из Вавилона, которые постепенно соединили свои традиционные верования с эллинистическими представлениями, вырабатывали в этих варварских областях весьма своеобразный, несмотря на свою многосоставность, культ. В начале нашей эры можно наблюдать его внезапное появление из тумана забвения и одновременное его проникновение в долины Дуная и Рейна и далее — до самого сердца Италии. Западные народы ясно ощутили превосходство маздеистского вероучения над их собственными старыми национальными культами, и целые толпы верующих направились к жертвенникам экзотического бога. Но дальнейшее продвижение этого завоевателя было остановлено, когда ему пришлось столкнуться на своем пути с христианством. Соперничающие религии с удивлением признали друг в друге целый ряд сближавших их черт сходства, так и не поняв причин их появления, и обе приписали козням божества лжи святотатственное пародирование их обрядов. Конфликт между ними был неизбежен, поединок их — яростен и непримирим, ибо ставкой в нем являлось мировое господство. Никто так и не оставил нам рассказа о перипетиях этой битвы, и лишь воображение может помочь нам представить себе неведомые драмы, которые потрясали души множества людей, колебавшихся в своем выборе между Ормуздом и Троицей. Нам известен лишь исход этой борьбы: митраизм был побежден, и, без сомнения, так и должно было случиться. Его поражение было обусловлено не одним только превосходством евангельской морали или проповеди апостолов над учением мистерий; он пал не только потому, что оказался перегружен обременительным наследием обветшалого прошлого, но также и оттого, что в его богослужении и теологии осталось слишком много азиатского, чтобы латинский дух мог безропотно принять их. По совершенно иной причине такая же война, происходившая в ту же эпоху в Иране между этими двумя противниками, окончилась для христиан безуспешно, если не бесславно, и зороастризм в Сасанидских государствах никогда не позволял серьезно ущемить себя.
Но поражение Митры не уничтожило его власти. Его мистерии подготовили умы к принятию новой веры, как и они, пришедшей с берегов Евфрата и возобновившей военные действия, основанные на другой тактике. Манихейство явилось в качестве их преемника и продолжателя. Это было самое мощное наступление Персии на Запад, атака, более кровавая, чем какая-либо иная, но которой суждено было, в конце концов, разбиться о стену сопротивления христианской империи.
С помощью этого краткого наброска я надеялся пролить свет на то значение, которое имеет для нас история митраизма. Эта ветвь, отошедшая от старого ствола маздеизма, во многих отношениях сохранила черты древнего натуралистического культа иранских племен, и она позволяет нам путем сопоставления лучше понять явившиеся предметом многих споров вклад и значение авестийской реформы. С другой стороны, этот культ если и не явился вдохновителем, то, во всяком случае, внес свои уточнения в формирование некоторых доктрин Церкви, в частности, в представления касательно сил преисподней и конца света. Таким образом, и его истоки, и его упадок поясняют нам процесс складывания двух великих религий. Во времена своего полного расцвета он оказывал не менее значительное влияние на общество и правителей Рима. Вероятно, никогда, даже в эпоху мусульманских нашествий, Европа не была столь близка к тому, чтобы сделаться азиатской, чем в III в. нашей эры, и это был тот момент в ее истории, когда цезаризм чуть было не превратился в некий халифат. Уже не раз было отмечено сходство, которое двор Диоклетиана представлял с придворной жизнью Хосровов. Именно солнечный культ и, в частности, именно маздеистское учение явились проповедниками тех идей, на основе которых обожествляемые правители стремились построить здание монархического абсолютизма. Быстрое распространение персидских мистерий во всех слоях населения сослужило прекрасную службу политическим амбициям императоров. Внезапно нахлынувший поток иранских и семитских учений не сумел сокрушить всего того, что столь тщательно было создано греческим или римским гением, но когда он сошел, то оставил в народном сознании густой осадок восточных верований, которые так никогда и не уничтожились до конца.
Надеюсь, я уже высказал достаточно фактов для того, чтобы указать, почему затронутая мною тема заслуживает углубленного исследования. Хотя изучение ее во всех отношениях завело меня гораздо дальше, нежели я мог предвидеть это в начале, я не жалею о годах труда и поездок, которых оно мне стоило. Предпринятая мною работа постоянно наталкивалась на ряд определенных затруднений. С одной стороны, нам неизвестно, в какой мере Авеста и другие священные книги персов отражают маздеистские идеи Запада; с другой, — лишь этим комментарием мы располагаем для интерпретации значительной массы скульптурных памятников, постепенно собранных нами. Одни только надписи являются для нас всегда надежным руководством, но их содержание, в целом, весьма скудно. Мы находимся примерно в том же положении, в какое попали бы, если бы нам надлежало описать историю Церкви в Средние века, опираясь только на свидетельства древнееврейской Библии и на скульптурные останки романских и готических порталов. Поэтому мы зачастую лишь с большей или меньшей степенью правдоподобия можем истолковывать митраистские изображения. Я не претендую на то, что мне всегда удавалось абсолютно точно расшифровать эти иероглифы, и не хочу придавать своим оценкам большего значения по сравнению со значением поддерживающих их аргументов. Тем не менее надеюсь, что я с достаточной точностью установил общий смысл священных изображений, украшавших митраистские подземелья. Что касается деталей их изысканной символики, — они с трудом могут быть истолкованы, и нередко требуется умелое владение искусством неведения.
