Некоторые внешние черты позволили бы предположить, что римляне заимствовали все эти идеи из Египта. Египет, институты которого во многих отношениях послужили образцом для административных реформ в империи [14], мог предоставить ей и совершенную модель теократического правления. Согласно древним верованиям этой страны, царский род не только вел свое происхождение от Солнца—Ра, но и душа каждого правителя являлась двойником-посланцем Солнца-Гора. Таким образом, все фараоны поочередно являлись воплощениями дневного светила. Они были не только представителями этого божества, но и живыми богами, почитавшимися наравне с ним, пересекавшим небесный свод, и их знаки отличия были похожи на его атрибуты [15].
Ахемениды, став хозяевами долины Нила, а вслед за ними и Птолемеи, унаследовали эту честь поклонения, отдаваемую древним царям, и, очевидно, что Август и его преемники, тщательно соблюдавшие все религиозные обряды страны как собственную политическую традицию, позволили своим подданным возвести себя в этот статус, который трехсотлетняя традиция признавала за властителями Египта[16].
Из Александрии, в которой это теократическое верование было принято даже греками, оно распространилось далеко вглубь империи. Жрецы Изиды считались в Италии вполне влиятельными миссионерами. И прозелиты из высших сословий общества, обращенные ими, должны были проникнуться этой верой. Императоры, для которых такая проповедь служила бальзамом, умащавшим их подспудные или осознанные амбиции, вполне открыто ее поддерживали[17]. Тем не менее, хотя их политика могла получить преимущества в результате распространения египетских вероучений, они не склонны были принимать их целиком. Уже в первом веке н. э. они позволяли своей домашней челяди и канцелярии, состоявшей наполовину из выходцев с Востока, называть себя deus noster (наш бог) [18]; тогда они еще не осмеливались ввести это именование в число своих официальных титулов. Начиная с этого периода, некоторые цезари, такие, как Калигула и Нерон, могли уже мечтать о том, чтобы занять на мировой сцене то же положение, которое занимали в своем царстве Птолемеи; они были способны убедить себя в том, что самые различные боги могли бы возродиться в их лице[19], но все просвещенные римляне негодовали по поводу таких причуд. Дух латинян восставал против этого чудовищного вымысла, созданного восточным воображением. Апофеоз царствующего правителя сталкивался с решительными противниками этого и гораздо позднее, в среде последних язычников[20]. Для того чтобы побудить все окружение в целом принять это положение, требовалась теория, менее грубо сколоченная, нежели александрийская эпифания. И такую теорию обеспечил им митраизм.
Персы, как и египтяне, простирались ниц перед своим господином, но при этом не считали его богом. Если и существовал культ поклонения «даймону» царя, как, например, в Риме поклонялись гению цезаря (genius Caesaris), то таким образом почиталась лишь та частица божества, которая присутствует в каждом человеке и составляет часть его души[21]. Величие монархов было священным исключительно потому, что оно досталось им от Ахура-Мазды, воля которого возвела их на престол. Они царствовали милостью Творца неба и земли. Иранцы представляли себе таковую милость в качестве сверхъестественного огня, сияющего ореола, «славы», облекающей, в первую очередь, богов, но озаряющей также и правителей, и освящающей их власть[22]. Хварно, как именует этот огонь Авеста, озаряет законных монархов и отстраняется от узурпаторов и нечестивых правителей, которые вскоре теряют вместе со своими владениями и корону, и саму жизнь. Напротив, те, кто достойны получить и сохранить в своих руках власть, бывают наделены неизменным процветанием, великой славой и им даруется победа над всеми врагами.
Ничего подобного этому абсолютно своеобразному представлению персов не имелось ни в каких других мифологиях, и другие народы достаточно неточно ассоциировали маздеистскую Славу с Судьбой: семиты отождествляли ее со своим божеством, именуемым Гад[23], греки нарекли ее именем Тюхе. Различные династии, которые после падения Ахеменидов пожелали возвести свою генеалогию к одному из отпрысков этого древнего царственного рода, естественно, принялись поклоняться этому особому божеству Тюхе, покровительство которого служило и следствием, и подтверждением законности их власти. Можно обнаружить, что Хварно одновременно и по тем же самым причинам почитали цари Каппадокии и Понта и правители Бактрии[24], а Селевкиды, долгое время господствовавшие над Ираном, также считались избранниками Судьбы, посланной верховным божеством[25]. Антинох из Коммагены в посвященной ему надгробной надписи, как кажется, даже отождествлен с этой богиней[26]. Маздеистские представления о монаршей власти распространились, таким образом, в западной Азии одновременно с митраизмом.
Но, как и последний, они «обросли» некоторыми семитскими идеями. Верование в то, что царская корона подается и отнимается предопределением свыше, появляется уже у Ахеменидов[27]. Или, по представлениям халдеев, судьба бывает неизбежно определена вращением звездных сфер, и лучезарная планета, повелевающая своими спутницами, была признана по преимуществу царским светилом[28]. Также и непобедимое Солнце, отождествляемое с Митрой, во времена Александра всеобще почиталось в качестве подателя Хварно, которое обеспечивает победу. Тот монарх, на которого снизошла это божественная милость, возвышался над всеми людьми и почитался подданными наравне с бессмертными богами.
После упразднения азиатских царств то поклонение, которое предназначалось династиям их правителей, было перенесено на римских императоров. Восток тотчас приветствовал в их лице божественных избранников, которым Фортуна царей даровала всевластие. По мере того как сирийские культы и, главным образом, мистерии Митры получали распространение в Риме, древнее маздеистское учение, в некоторой степени окрашенное колоритом семитских верований, находило все больше сторонников в официальных кругах. Мы можем наблюдать, как оно сперва лишь робко заявляет о себе, но затем все более отчетливо утверждается среди религиозных институтов империи и в числе императорских титулов, которым лишь оно одно было способно придать значимость.
Со времен республики в Риме под различными наименованиями почиталась «Фортуна римского народа» [29]. Этот старый национальный культ с ранних пор впитал в себя верования Востока, где не только всякая страна, но и каждый город поклонялся своей божественной судьбе «Тюхе города» (Тихл ттбАЕОос;), которая определялась в момент его основания так же, как и судьба отдельного человека при его рождении. Когда Плутарх говорит о том, что Тюхе покинула ассирийцев и персов, чтобы, пройдя через Египет и Сирию, перенестись на Палатин[30], эта метафора верна еще и в ином смысле, помимо того, в котором он ее употребляет. Точно также императорам, в подражание своим азиатским предшественникам, легко удалось ввести наряду с почитанием этой богини — покровительницы государства, культ поклонения богине, ведавшей их собственной персоной. Фортуна Августа (Fortuna Augusti) появляется на монетах со времени Веспасиана[31], и подданные цезарей, как прежде подданные диадохов, отныне должны были присягать Фортуне правителей[32]. Суеверная преданность этих последних своей покровительнице была столь велика, что по крайней мере во II веке они постоянно имели подле себя, даже во время сна или путешествий, позолоченную статуэтку этой богини, которую они передавали, умирая, своим преемникам, и которой молились под именем «царской Фортуны» (Fortuna regia), что является переводом греческого «Тюхэ царя» (Тиур PaaiAsuq). Практически, когда эта охранительница покидала их, они были обречены на смерть или по крайней мере на невзгоды и бедствия; пока же они хранили ее, им были ведомы лишь успех и процветание[33].
