Именно Митра, охранитель истины, является главным вершителем суда над душой после кончины человека, именно он, посредник, ведет своих адептов по опасному пути их восхождения на небеса, он же — небесный отец, принимающий их в свою сияющую обитель как вернувшихся из дальнего странствия детей[91].
Блаженство, предназначенное для утонченных монад в мире духа, было трудно доступным для понимания посулом, и, вероятно, представлялось не слишком соблазнительным профанному рассудку. Иное вероучение, которое являлось своего рода распространением первого, предлагало ему перспективу наслаждений более материального характера. Доктрина о бессмертии души была дополнена учением о воскресении тела [92].
Борьба между началами добра и зла не должна была длиться до бесконечности; когда истекут назначенные для нее века, насланные Ахриманом бедствия возвестят о конце света[93]. Чудесный бык, подобный быку первобытных времен, вновь появится тогда на земле, и Митра снова убьет его и воскресит людей. Все тогда восстанут из своих могил, и обретут свой прежний облик, и узнают друг друга. Все человечество объединится в одно великое собрание, и бог истины отделит дурных от благих. Затем он произведет заклание высшей жертвы — божественного быка, смешает его тук с освященным вином и даст праведным выпить этого чудесного напитка, который дарует им бессмертие. Тогда Юпитер-Оромазд, уступая мольбам снискавших блаженство, заставит пасть с небес всепожирающий огонь, который уничтожит всех злобствующих. Поражение духа тьмы свершится окончательно во всеобщем пожаре. Ахриман и его нечистые демоны погибнут, и обновленная вселенная вкусит вечное наслаждение совершенным блаженством.
Нас, ни в коем мере не затронутых этой милостью, могла бы привести в замешательство непоследовательность и абсурдность этого свода доктрин в том виде, в каком он был нами реконструирован. Наивная и в то же время надуманная теология соединила в нем первобытные мифы, в которых еще просвечивают следы натуралистического мировоззрения, с астрологической системой, чары рационализма которой могут лишь выдать ее исконную фальшь. Все несуразности древних политеистических верований сосуществуют в нем рядом с философскими теориями о развитии вселенной и предназначении человека. Здесь совершенно явно видна несогласованность между традицией и рефлексией, и вдвойне очевидной ее делает антиномическое противоречие между доктриной фатализма и верой в действенную силу молитвы и в необходимость культовых отправлений[94]. Но эту религию, не более чем любую другую, следует рассматривать с точки зрения ее метафизической истинности. И препарировать этот окоченевший труп с тем, чтобы констатировать внутренние изъяны его организма, было бы неподобающим делом в наши дни. Смысл для нас состоит лишь в том, чтобы понять, как существовал и развивался митраизм и каким образом ему чуть было не удалось завоевать мировую империю.
Своим успехом он, безусловно, в значительной мере обязан нравственной стороне своего учения, в высшей степени располагавшей к постоянной активности. В эпоху идейного разброда и расслабленности посвященные в мистерии находили в ее предписаниях и опору, и действенный стимул. Убежденности в том, что адепт этого учения вступает в ряды священного воинства, облеченного миссией вместе с благим началом вести борьбу с силами зла, было вполне достаточно для того, чтобы вызвать в нем благочестивое рвение и превратить его в горячего сторонника.
Мистерии обладали и еще одним мощным средством воздействия на людские чувства, подпитывая некоторые из наиболее возвышенных человеческих устремлений: жажду бессмертия и восстановления окончательной справедливости. Надежды на загробную жизнь, которые эта религия внушала своим посвященным, являлись одним из секретов ее могущества в эти смутные времена, когда душу всякого человека снедал страх потустороннего.
Однако многие секты открывали перед своими адептами достаточно утешительные перспективы будущей жизни. Особая привлекательная сила митраизма заключалась в еще одном качестве его вероучительной системы. Последнее вполне отвечало чаяниям просвещенного ума и доходило до сердца простого народа. Апофеоз Времени, как первичной Причины, и обожествление Солнца, его осязаемого воплощения, которое поддерживает тепло жизни на Земле, являлись концепциями в высшей степени философскими. Культ почитания Планет и Созвездий, чье движение определяло ход земных событий, четырех Стихий, бесконечные формы сочетаний которых образовывали все природные феномены, сводился в целом к поклонению началам и перводвигателям, познанным античной наукой, и теология мистерий в этом отношении служила лишь формой религиозного представления римской физики и астрономии [95].
Такое теоретическое соответствие догматов, открываемых в посвящении, идеям, принятым в науке, способно было прельстить просвещенный разум, но они ничем не могли пленить невежество души простого народа. Напротив, в последней должно было создаться впечатление о них, как об учении, бросавшем вызов всей видимой и осязаемой действительности. Боги были повсюду, и они вмешивались во все дела повседневной жизни. Огонь, на котором приготавливалась пища верующих, и который подогревал ее, вода, которой они утоляли жажду, и которая их очищала, даже воздух, который они вдыхали, и день, дававший им свет, были объектами их поклонения. Вероятно, ни одна религия в такой степени, как митраизм, не давала своим адептам множества поводов для молитвы и богопочитания. Когда посвященный отправлялся вечером в священный грот, скрытый в глуши лесов, с каждым его шагом новые ощущения пробуждали в его сердце мистическое волнение. Сиявшие на небе звезды, ветер, волнующий листву, источник или ручей, стекавший с горы, даже сама Земля, по которой он ступал, — все было божественным в его глазах, и вся окружавшая его природа внушала ему почтительный страх перед бесчисленными силами, действующими во вселенной.
Глава V. БОГОСЛУЖЕНИЕ, ДУХОВЕНСТВО И ПАСТВА
Во всех религиях классической античности существовал один аспект, в свое время занимавший весьма значительное место, а для основной массы верующих, возможно, наиболее важный, который ныне почти полностью недоступен нашему взору, — это богослужение. Мистерии Митры не составляют исключения из этого печального правила. Священные книги, содержащие молитвы, которые читали или пели во время служб, посвятительные обряды и ритуалы праздников, — все это было утрачено почти без следа[1]. Один плохо сохранившийся стих, взятый из неизвестного нам гимна, — вот приблизительно все, что осталось нам от когда-то весьма обширного собрания текстов [2]. Древние гатха, сложенные в честь маздеистских богов, в эпоху Александра были переведены на греческий язык, который долгое время, даже на Западе, оставался языком митраистского культа. К священному тексту примешивались слова-варваризмы, непонятные для несведущих, но они лишь внушали еще большее почтение к этому древнему своду формул и повышали доверие к их действенной силе[3]. Таковы были эпитет Набарз, «побеждающий», прилагаемый к Митре[4], или неясные молитвенные призывы Nama и Nama Sebesio, высеченные на обнаруженных барельефах, которые никто еще не сумел разъяснить[5]. Тщательное и точное соблюдение всех традиционных ритуалов культа, которым отличались маги Малой Азии, сохранилось в обычае и у их преемников — римлян. В конце эпохи язычества эти последние еще славились тем, что почитали своих богов в соответствии с древними персидскими обрядами, ради установления которых некогда явился Зороастр. За счет этих обрядов их культ сильно отличался от всех прочих, отправляемых одновременно с ним в Риме, и подобный ритуал никогда не позволял своим адептам забывать об иранском происхождении собственной религии[6].
