Книга Мистерии Митры, страница 25. Автор книги Франц Кюмон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Мистерии Митры»

Cтраница 25

В маздеистском богослужении жрец освящал хлебы и воду, которую смешивал с приготовленным им пленительным соком Хаома, и использовал эту пищу в ходе жертвоприношения[33]. Эти древние обряды сохранились и в митраистских церемониях посвящения; с той единственной разницей, что Хаома, растение неизвестное на Западе, заменялся виноградным соком [34]. Перед участником мистерии клали хлеб и ставили чашу, наполненную водой, над которой жрец произносил священные формулы. Такое причащение хлебом и водой, к которой, несомненно, примешивали затем вино, сравнивается церковными писателями с христианским причастием[35]. Как к таковому, к нему допускали только после длительного периода ученичества. Возможно даже, что только посвященные, достигшие степени «Львов», имели право принять его, и именно по этой причине им давали наименование «Участников». Один любопытный барельеф из Далмации демонстрирует нам эту священную трапезу (рис. 21).

Мистерии Митры

Перед двумя персонажами, простершимися на ложе с подушками, стоит тренога с четырьмя маленькими хлебцами, на каждом из которых проведены две перекрещивающиеся бороздки, чтобы их можно было разломать[36]. Вокруг вышеупомянутых персонажей толпятся посвященные разных уровней, и один из них, Перс, подает им рог для питья, в то время как другой ритон находится в руках одного из приглашенных. Эти трапезы очевидно являлись ритуальным воспоминанием о пиршестве, которое Митра устроил совместно с Солнцем перед своим вознесением[37]. От этих мистических пиров, в особенности от принятия освященного вина, ожидали сверхъестественного результата: хмельной напиток не только давал телесную крепость и материальное процветание, но и даровал духовную мудрость; он придавал неофиту силы, необходимые для сражения со злыми духами и даже более того — обеспечивал ему, подобно его богу, славное бессмертие[38]. Благодаря таинственному свойству божественной пищи, верующий возвышался над своим человеческим состоянием, и по ту сторону роковой черты смерти ему было обеспечено блаженство [39].

Это вкушение святынь сопровождалось или, скорее, ему предшествовали другие обряды различного характера: это были подлинные испытания, которым подвергался кандидат. Последний для того, чтобы принять богослужебное омовение и священную пищу, должен был подготовиться к ним не только длительным воздержанием и многократным самоистязанием; ему приходилось претерпеть ряд драматических искупительных процедур особого рода, число и последовательность которых остаются нам неизвестными. Если можно в этом отношении верить описанию христианского автора IV века[40], то неофиту завязывали глаза, стягивали ему руки цыплячьими жилами и затем заставляли прыгать через ров, наполненный водой; вслед за этим к нему приближался «освободитель» с мечом в руке и разрубал эти отвратительные путы. При других обстоятельствах доведенный до ужаса адепт, если не как действующее лицо, то по крайней мере как зритель, принимал участие в разыгранном убийстве, которое изначально, без сомнения, было реальным [41]. В конечном счете стали ограничиваться представлением меча, окрашенного кровью человека, умершего насильственной смертью [42]. Жестокость этих церемоний, которые в среде воинственных племен Тавра должны были превращаться в дикие оргии, была смягчена влиянием западной цивилизации. Они, несомненно, сделались, скорее, внушающими страх, чем опасными, и в них испытывалось, по всей видимости, моральное мужество посвящаемого, нежели его физическая выносливость. Идеалом, которого он должен был достигнуть, являлась стоическая апатия, отсутствие всякой чувственной эмоции[43]. Жестокие истязания, неисполнимые обеты умерщвления плоти, к которым слишком самонадеянные или, наоборот, слишком изобретательные авторы приговаривают адептов мистерий [44], следует отнести к области небылиц, так же, как и предполагаемые человеческие жертвоприношения, якобы совершавшиеся в полумраке священных склепов[45].

Тем не менее, не следует полагать, что митраизм, наподобие древнего франкмасонства, увлекался лишь безобидными фантасмагориями. В его богослужебных действах всегда сохранялись остатки изначального варварства тех времен, когда во глубине мрачной пещеры или в лесах корибанты, завернутые в шкуры зверей, окропляли жертвенники их кровью. В римских городах затерянные в горах пещеры были заменены сводчатыми подземельями (spelaea), с виду гораздо менее впечатляющими (рис. 22).

Мистерии Митры

Но даже в этих искусственных гротах обряды посвящения должны были приводить неофита в глубокое волнение. Когда, пройдя через паперть храма, он спускался по ступеням в склеп, — пред ним в святилище, блистающем украшениями и огнями, возникало установленное в апсиде священное изображение тавроктонного Митры, затем ужасающие статуи львиноголового Кроноса со всевозможными атрибутами и мистические символы, значение которых было еще скрыто для него. По обеим сторонам в полумраке коленопреклоненные или распростертые на каменных скамьях верующие молились или пребывали в глубоком сосредоточении. Фонари, расставленные вокруг хоров, бросали более яркий свет на изображения бога и на его служителей в странных костюмах, которые приветствовали новообращенного. Умело подстроенные неожиданные световые эффекты поражали его взор и его душу[46]. Охвативший его существо священный трепет придавал в действительности самым невинным изображениям впечатление грозного величия; незамысловатые фокусы, которые проделывались перед ним, представлялись ему серьезными опасностями, которые преодолевало его мужество. Забродивший напиток, который он выпивал, заставлял его чувства прийти в крайнее возбуждение, а разум — помутиться; он бормотал действенные заклинания, и перед его расстроенным воображением возникали божественные образы[47]. В экстазе ему казалось, что он уносится за пределы мироздания, и даже очнувшись, он все еще твердил, подобно участнику мистерий у Апулея[48]:«Достиг я пределов смерти, переступил порог Прозерпины и снова вернулся, пройдя все стихии, видел я пучину ночи, видел солнце в сияющем блеске, предстоял богам подземным и небесным и вблизи поклонился им» [49].

Традиция всего этого оккультного церемониала тщательно сохранялась жрецами, обученными богослужению и занимавшими обособленное от всех категорий посвященных положение. Первыми основателями этого жреческого сословия, безусловно, были восточные маги, но нам почти совершенно неизвестно, из кого они вербовались, и каким образом это сообщество организовывалось впоследствии. Было ли звание жреца наследственным, давалось ли пожизненно или они избирались на определенный срок? В этом последнем случае, кто был вправе избирать их, и каким условиям должны были удовлетворять кандидаты? Ни один из этих вопросов не исследован достаточно. Мы можем заключить лишь, что жрец, по-видимому, безотносительно ко всем остальным носивший звание жреца (sacerdos) или «главного жреца» (antistes), часто, но не всегда, являлся одним из «Отцов» [50]. В каждом храме обнаруживается один, иногда несколько таких служителей. Можно с полным основанием предположить, что в этом «жреческом сословии» [51] была установлена определенная иерархия. Но мы не располагаем никакими данными, особо указывающими на подобную организацию, которая, вероятно, была устроена не менее основательно, чем организация магов сасанидского царства или манихеев Римской империи[52].

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация