Эта секта повсюду сумела ловко приспособиться к той среде, в которой была вынуждена существовать. В придунайской низменности она оказала на местный культ такое влияние, которое может свидетельствовать только о длительном контакте между адептами этих культов[4]. В прирейнских областях кельтские божества почитались в священных подземельях наравне с митраистскими, во всяком случае, бок о бок с ними[5]. Персидский бог выказал свое гостеприимство всем чужакам, среди которых он обосновался, и его храмы сделались местом встречи божеств всего языческого пантеона. Соответственно, в зависимости от страны своего распространения, маздеистская теология оказалась расцвечена всевозможными оттенками, чьи переходы лишь смутно различимы для нашего глаза, однако эти догматические нюансы касались исключительно вспомогательных, внешних различий в деталях, относящихся к внешнему образу религии, никак не угрожая ее фундаментальной целостности. Совершенно не заметно, чтобы эти отклонения гибкого учения могли вызвать в нем появление ересей. Делавшиеся им уступки были чисто формальными. В действительности, митраизм, пришедший на Запад в полном расцвете сил, вскоре был настигнут упадком, в результате чего он смог воспринять лишь те элементы, которые он заимствовал из окружающей жизни. Единственным влиянием, глубоко изменившим его характер, было то, что он испытал во времена своей молодости в среде азиатских народов.
Тесные связи, соединившие Митру с некоторыми богами этой страны, были вызваны не только естественным родством, сплачивавшим всех этих пришельцев с Востока в противовес греко-римскому язычеству. Древняя религиозная вражда египтян и персов проявлялась даже в императорском Риме, и иранских поклонников мистерий, по-видимому, долгое время разделяло с почитателями Изиды глухое соперничество, если даже не открытое противостояние [6], до тех самых пор, пока возобладавший повсеместно синкретизм не признал имена Митры и Сераписа двумя синонимичными наименованиями Солнца, единого господина мира. Без всякого труда, напротив, они были соотнесены с сирийскими культами, вместе с ними перекочевавшими из Азии в Европу. Их учение, насквозь пропитанное халдейскими теориями, должно было представлять большое сходство с верованиями семитских религий. Юпитер Долихен, уже почитаемый одновременно с Митрой на своей родине в Коммагене, и всегда остававшийся, как и тот, преимущественно армейским божеством, обнаруживает свое присутствие рядом с последним во всех странах Запада. В Карнунте в Паннонии и в Штокштадте в Германии святилища Митры и Юпитера Долихена даже прилегают одно к другому или расположены в близком соседстве[7]. Ваал, господин небес, был с легкостью отождествлен с Оромаздом, ставшим Юпитером — Небом (Ураном), а Митра без особого труда смог слиться с солярным божеством сирийцев[8]. Даже обряды обеих богослужебных систем, по-видимому, не были лишены ряда общих черт[9].
Так же, как в Коммагене, маздеизм и во Фригии искал почву для сближения с местной религией этой области. Союз Митры с Анахитой рассматривался в качестве эквивалентной связи, существовавшей между великими местными божествами Аттисом и Кибелой[10], и эти священные пары остались в таком же согласии и в Италии [11]. Самое древнее из известных святилищ Митры в Остии прилегало к святилищу Великой Матери; также в Заальбурге оба храма отстояли друг от друга всего на несколько шагов[12], и мы имеем все основания полагать, что тесный союз между культами иранского бога и фригийской богини оставался неизменным на всем пространстве империи. Несмотря на глубокое различие в их характере, их сближение было вызвано политическими мотивами. Придя в согласие с жрецами Великой Матери, адепты Митры получили поддержку сильной, официально признанной организации духовенства и отчасти заручились тем покровительством, которое оказывало ей государство. Помимо того, поскольку в тайных церемониях персидского богослужения могли принимать участие только мужчины, другие мистерии, к которым допускались и женщины, должны были в каком-то смысле дополнять первые и тем самым поддерживать их. Так Великая Мать пошла по стопам Анахиты; в общине ее почитателей имелись свои «Матери», как «Отцы» — в общине Митры, и посвященные называли друг дружку «сестрами», подобно тому, как верные ее сотоварищи именовали друг друга «братьями» [13].
Этот весьма плодотворный альянс оказался особенно полезен для древнего культа, пришедшего из Пессинунта и получившего римское гражданство. Шумная пышность его празднеств плохо могла скрыть за собой слабость учения, которое уже не отвечало потребностям его адептов. Его грубо выделанная теология пережила новый подъем, восприняв некоторые маздеистские верования. Никто не усомнился бы в том, что ритуал тавроболии, перекочевавший при Антонинах из восточных храмов в храмы Великой Матери, заимствовал из персидской теологии присущие ей идеи очищения и бессмертия. Варварский обычай, состоявший в том, чтобы, положив посвященного в яму, дать стечь на него крови жертвы, которой перерезали горло на решетчатом настиле над ним, вероятно, практиковался в Азии с глубокой древности. Согласно поверью, очень распространенному среди первобытных народов, кровь является местом сосредоточения жизненной энергии, и испытуемый, чье тело она заливала и язык которого она смачивала, верил в то, что на него перейдет отвага и сила жертвенного животного. Такое священное омовение, по-видимому, производилось в Каппадокии и в Армении в очень многих святилищах и, в частности, в храмах Ма, великой местной богини, и в святилищах иранской Анахиты. Обеим богиням посвящали быка и, по весьма древнему обычаю, на это дикое животное охотились и ловили его с помощью лассо, — таков, видимо, смысл термина «тавроболия» (xaupoPoAiov), — а затем убивали с помощью рогатины, орудия псовой охоты. Но под влиянием маздеистского вероучения о будущей жизни, кровавому крещению стало придаваться более глубокое значение. Подвергаясь ему, адепты более не надеялись снискать себе силу быка; оно не рассматривалось более как обновление физических сил за счет той жидкости, которая поддерживает жизнь живых существ, но производилось ради временного, либо вечного обновления души [14].
Когда в эпоху Империи тавроболия была введена в Италии, вначале было неясно, какое латинское имя следовало дать богине, в честь которой устраивался этот ритуал. Одни видели в ней Небесную Венеру[15]; другие отождествляли ее с Минервой по причине ее воинственного характера[16]. Но вскоре жрецы Кибелы ввели эту иноземную церемонию в свое богослужение, очевидно, с согласия официальных властей, поскольку никакая деталь в ритуале этого признанного культа не могла быть изменена без позволения жреческой коллегии квиндецемвиров. Как можно видеть, даже императоры давали особые привилегии тем, кто в их честь приносил эту отвратительную жертву, хотя никому еще не удалось прояснить причины такой их необычной благосклонности[17]. Действенная сила, признаваемая за этим кровавым очищением, ожидаемое вслед за ним вечное обновление, оказались близки чаяньям поклонников мистерий Митры, которые те возлагали на жертвоприношение мифического быка. Сходство этих доктрин вполне естественно объясняется общностью их происхождения. Тавроболия, как и большинство обрядов восточных культов, являлась пережитком дикости былых времен, который спиритуалистическая теология приспособила к своим нравственным задачам. Что характерно, первые жертвоприношения такого рода, совершаемые жрецами фригийской богини, начали осуществляться в Остии, где, как мы уже говорили, святилище Великой Матери располагалось в непосредственной близости к подземному святилищу митраистов.
