Символика мистерий, несомненно, восприняла Великую Мать в качестве кормилицы-Земли, каждый год оплодотворяемой Небом. Точно также другие греко-римские божества, допущенные в их пантеон, должны были изменить свой характер, чтобы соответствовать их догматической системе. Иногда их отождествляли с маздеистскими героями, и в этом случае совершенные ими новые подвиги, как правило, прославлялись в варварских легендах. Иной раз в них видели олицетворение сил, производящих все изменения в природе. Тогда во главе этого пантеона, приобретшего снова свойственное ему изначально натуралистическое толкование, помещали Солнце, верховного правителя мироздания.
Поклонение Солнцу, порожденное чувством признательности за каждодневно подаваемые им блага и усилившееся благодаря осознанию той значительной роли, которую оно играет в системе мироздания, вполне логично вытекает из всей истории развития язычества. Когда научная мысль попыталась дать объяснение священным традициям и признала в наиболее почитаемых божествах естественные силы или природные стихии, она неизбежно должна была отвести главное место тому светилу, от которого зависит самое существование нашего мира. «Прежде чем религия пришла заявить о том, что Бог должен быть возвышен до идеи абсолюта, то есть в нечто надмирное, существовал только единственный рациональный и научный культ, — культ Солнца» [18]. Со времен Платона и Аристотеля греческая философия рассматривала небесные тела в качестве одушевленных и божественных существ; стоицизм предоставил новые аргументы в пользу этого мнения; неопифагорейцы и неоплатоники в еще большей степени настаивали на священном характере света космических тел, извечно воплощающегося в образе явленного нам умопостигаемого бога. Эти верования, подтвержденные мыслителями, широко распространялись литературой и, в частности, теми трудами, в которых романтические вымыслы скрывали в себе подлинное теологическое содержание [19].
Однако почитание дневного светила в качестве главного бога язычества было вдохновлено не только философскими теориями греков; оно основывалось на особой догматике, первыми авторами которой явились те жрецы-астрономы с Востока, за которыми закрепилось древнее название «халдеев»[20]. Согласно их воззрениям, Солнце, находящееся на четвертой ступени в ряду планет и занимающее между ними срединное положение, подобно царю («царь-Солнце»), окруженному своими подчиненными, управляет движением этих блуждающих планет и даже вращением самого неба. Его пламенный шар, наделенный силой притягивать, определяет прохождение других звездных тел. Оно является «сердцем космоса», оживляющим своим теплом весь его огромный организм.
Эта механистическая теория, в которой словно бы уже содержится предчувствие закона всемирного тяготения и гелиоцентрической системы, неизбежно вела к признанию Солнца верховным богом вселенной. Действительно, для астрологов, полагавших, что сочетания звезд в их круговращении определяют ход всех физических и психических явлений, светило, управляющее сложной игрой взаимовлияний небесных тел, должно было стать вершителем судеб и господином всей природы. Уже Плиний провозглашал его «главным правителем и божеством природы» [21].
Но это Всё, столь строго упорядоченное, не могло быть руководимо слепой силой. Солнце, умственный свет (фтпс; vospov), должно было сознаваться в качестве управляющего миром разума[22], и, следуя дальнейшей логике, этот вселенский разум становился бы создателем человеческого разума — искры, выделившейся из космического огня. Точно так же, как это пылающее светило отстраняет и привлекает к себе по очереди планеты, оно, как считалось, посылает души для рождения их в телах, которые они оживляют, и после смерти заставляет их вернуться в его недра[23].
Таким образом, «халдеи» вывели целое религиозное учение, скомбинировав астрономические теории с древними семитскими верованиями. Этот астрологический пантеизм, безусловно, сделался доктриной, проповедуемой в мистериях Митры [24], но в то же время он распространился в латинском мире благодаря теологам, сторонникам астрологии, самым известным из которых был Посидоний из Апамеи. Литературная пропаганда, принимаемая римлянами со все возраставшим интересом, подготовила их духовно к принятию вероучения, которое проповедовали наставники из Азии, и такое совместное воздействие философских систем и восточных культов смогло обеспечить «непобедимому Солнцу» неоспоримое господство.
Если гелиолатрия вполне соответствовала духу научных теорий своего времени, то ничуть не менее она согласовалась и с его политическими тенденциями. Мы уже пытались показать, какая тесная связь существовала между доктринами поклонения императору и почитания «непобедимого Солнца». Когда цезари в III в. начали выдавать себя за божества, сошедшие с небес на землю, необходимым следствием их претензий на свои мнимые права стало учреждение общественного культа поклонения тому божеству, эманацией которого они себя представляли. Гелиогабал заявил о верховном положении своего Ваала из Эмесы во всем языческом пантеоне[25]. Эксцентричность и насильственный характер такого перекоса обусловили плачевный провал его попытки, однако она отвечала требованиям времени и вскоре вновь была предпринята с большим успехом. Аврелиан повелел воздвигнуть близ Фламиниевой дороги, к востоку от Марсова Поля, колоссальное строение, посвященное богу-охранителю, позволившему ему одержать победу в Сирии[26]. Введенную им государственную религию не следует смешивать с митраизмом: ее грандиозный храм, пышные церемонии, проводимые раз в четыре года спортивные игры и ее верховные жрецы напоминают, скорее, об огромных святилищах Востока, но никак не о тех сумрачных подземельях, в которых справлялись мистерии[27]. Тем не менее, на «непобедимое Солнце», которое император желал почтить с доселе небывалой пышностью, вполне могли заявить свои права поклонники Митры.
Политика, проводимая империей, первое место в официальной религии отдавала Солнцу, чьей эманацией признавался монарх, точно так же, как в халдейском мировоззрении, проповедуемом митраистами, царственная планета господствовала над другими звездами. И с той и с другой стороны в сияющем светиле, озаряющем вселенную, стремились видеть ни с чем не сравнимое божество, или, по крайней мере, зримый образ единого бога, и установить на небесах монотеизм, подобный правившей на земле монархии. Макробий в своих «Сатурналиях» со всей основательностью ученого утверждает, что все божества сводимы к одному Богу, познаваемому в его различных аспектах, и что все те многочисленные имена, под которыми его почитают, равнозначны имени «Гелиос». Теолог, отстаивавший это радикальное смешение идей, Веттий Агорий Претекстат, являлся не только высоким имперским сановником, но и одним из тех последних, кто возглавлял персидские мистерии [28].
Таким образом, по крайней мере в IV в., перед митраизмом стояла задача объединить в едином широком синтезе всех богов и все мифы, создав новую религию, которая должна была согласоваться с господствующей философией и с правовым духом империи. Эта религия, пожалуй, оказалась столь же далека от древнего иранского маздеизма, сколь и от греко-римского язычества, отводившего в своей системе лишь незначительное место космическим силам. Она в каком-то смысле вернула идолопоклонничество к его истокам и в смутно уже понимаемых мифах возродила обожествление природы[29]. Порвав с римским принципом поддержки национальных культов, она установила всецелое господство Митры, олицетворяющего непобедимое Солнце. Ее сторонники, сконцентрировав все формы поклонения на одном объекте, надеялись заново сплотить воедино все разрозненные вероучения. Солярный пантеизм являлся последним прибежищем консерваторов, над которыми уже нависла угроза революционной проповеди, добивавшейся разрушения старого порядка вещей.
