– Нет, я имею в виду паровичка Стэнли, бывшего провального дракона.
– А, этого… То-то я думаю, чего ради его заменили драконихой. Выходит, он заперт в Башне из Слоновой Кости?
– Я не уверен, что дело обстоит именно так, – признался Гранди, – но Рапунцель действительно живет там. Возможно, хоть она знает, где Стенли.
– Рапунцель? Это девица?
– Скорее всего, да.
– И она в башне? А не попала ли она в .беду?
– Не берусь судить. По правде сказать, мне известно лишь, что она обменивается посылками с Айви, дочкой короля Ксанфа. Я имею в виду короля людей.
– Но раз Рапунцель заточена в башне, значит, она пленница морской ведьмы. А коли так, она, скорее всего, в беде.
Гранди сообразил, что такая трактовка ситуации ему на пользу:
– Вполне вероятно. Допускаю, что эта девица нуждается в избавлении.
– Я, конечно, терпеть не могу ни Башню из Слоновой Кости, ни морскую ведьму, – призналось чудовище, – но, судя по всему, нам надо поскорее отправляться в путь. Страшно подумать, что грозит этой девице, коль скоро она ежедневно встречается с морской ведьмой.
– Вообще-то Айви ,мне ни о каких кошмарах не рассказывала. Она посылает Рапунцель всякую всячину, а та ей короба каламбуров. Обмен, на мой взгляд, неравноценный, но на мысль об опасности все это не наводит.
– А каламбуры хорошие или плохие?
– Разве бывают хорошие каламбуры?
– Конечно, нет. Значит, плохие. А коли это все, что девица может послать, значит, она живет в страхе.
Гранди кивнул:
– Я не рассматривал дело с такой стороны, но теперь вижу, что ты прав. Нам необходимо ее выручить. Но мы не можем отправиться до темноты, поскольку я должен взять с собой Храповика и его кровать.
– Что за вздор! – прогудело чудовище.
– Вовсе не вздор, – мигом нашелся Гранди. – Если мы двинемся ночью, легче будет одурачить морскую ведьму.
Гигант призадумался. Огромные глаза поблекли.
– Ладно, подождем.
Голем в очередной раз добился успеха, но облегчения почему-то не чувствовал. Ему вовсе не хотелось встречаться с морской ведьмой, нагнавшей страху даже на столь огромное и грозное чудовище. Голем был не прочь вернуться на кровать и вздремнуть, но боялся – а вдруг чудовище передумает и уплывет? Лучшим способом избежать этого представлялось занять ластоногого гиганта беседой.
– Слушай, – начал Гранди, – а как вышло, что все думают, будто ты поедаешь попавших в беду девиц?
– О… – прогудело чудовище, – это долгая история, исполненная печальной иронии.
Голему только того и надо было.
– Я хочу знать правду! – с воодушевлением заявил он.
– Ладно. Дай мне устроиться поудобнее, и я все тебе расскажу. – Чудовище сползло на мелководье, разгребло ластами песок, устроив себе удобное лежбище, и, свернувшись в колоссальный клубок, начало свой рассказ:
– Все началось в Обыкновении примерно пять тысяч лет назад. Пара веков туда-сюда значения не имеют. Побережье страны, именуемой Эфтапопия…
– Как-как?
– Кажется, все-таки Эфиопия. В Обыкновении весьма чудные названия. Так вот, побережье этой страны опустошали страшные бури, и тамошние жители, полнейшие идиоты, решили, что бури прекратятся, если принести в жертву прекрасную девицу. Свет не видал таких кретинов!
Каждому остолопу понятно, что всякая уважающая себя буря попросту приберет девицу и продолжит бушевать по-прежнему. Но эти олухи не придумали ничего лучше, как схватить девушку по имени.., нет, не Мелодрама а.., как же ее…
Андромеда и оставить ее прикованной цепями к скале на берегу моря.
Я услышал об этом случайно, от тамошних рыб.
Признаюсь, мне не очень по нраву береговые жители, а уж люди особенно, но обижать женщин нехорошо. Это я точно знаю. Посади они туда здорового мужика в доспехах, я бы и ластой не шевельнул, но тут мне приспичило вмешаться.
Должен заметить, что в это время и бури-то не было.
Ну, приплыл я, стало быть, туда, смотрю, а там обыкновенская рыбина под названием акула кружит да кружит. Ждет, когда прилив позволит ей подплыть к скале и отхватить от девицы кусок посочнее. Впрочем, бежняжка все равно была обречена – не рыба сожрет, так вода затопит.
На сушу я выбираться не люблю, но, если надо, могу – все-таки у меня не плавники, а ласты.
Выбрался я на берег, посмотрел на девчонку и… хм… Будь я плотоядным, у меня бы точно слюнки потекли. Чего-чего, а плоти там имелось в достатке, да какой – этакое все круглое, да упругое, да сочное!
Девица приметила меня и заулюлюкала, – надо полагать, от восторга. Поняла, что я пришел ей на помощь. Подцепил я клыком цепи, дернул разок, – они и разорвались, как паутинка. С цепями-то оказалось проще, чем с девицей. Оставлять ее этим дикарям не имело смысла – опять закуют, с них станется. Увезти бы ее куда подальше, но как втолковать невежде, которая, по-чудовищному, ни бельмеса не смыслит, что ей надо забраться ко мне на спину?
Пришлось объясняться жестами. Она вроде уже начала понимать, что к чему, но тут прилетел какой-то болван в сандалиях, с крылышками, в одной руке меч, в другой круглый полированный щит.
И вот, представь себе, вместо того чтобы потолковать о деле, как поступило бы всякое разумное чудовище, этот идиот прямо с лету рубанул меня мечом по рылу. Должен сказать, что нос у меня чувствительный; кровь хлынула так, что аж глаза застило. Я, конечно, такого фортеля не ждал, иначе сшиб бы этого недоумка клыком еще в воздухе. Но такова уж моя натура, ни от кого зла не чаю, пока не становится слишком поздно.
Пришлось мне нырнуть – рыло прополоскать. В воде рана мигом закрылась, потому как мы, чудовища, народ живучий, и здоровье у нас отменное. Но к тому времени, когда я вынырнул, этот летающий олух, которого звали то ли Просей, то ли Пересей, то ли Персик.., ох уже мне эти обыкновенские имена.., успел упорхнуть вместе с девицей. Бедняжка! Едва спаслась от смерти и тут же угодила в руки, – прямиком в руки – глупого и распутного злодея.
Но тут уж я ничего поделать не мог, потому как летать, увы, не умею.
Позднее выяснилось, что этот враль оклеветал меня самым наиподлейшим образом: распустил слух, будто я хотел слопать девушку, но он спас ее, а меня убил. Все это, разумеется, чистейшей воды враки – девицу я пытался спасти, а слух о моей смерти оказался, прямо скажем, преувеличенным. Предательский удар этого обыкновенского задиры представлял собой не более, чем булавочный укол. Но людям что ни соври, они рады слушать. Все поверили в то, что я – я, разбивший цепи, чтобы освободить пленницу! – злодей, а этот пустобрех – герой. Надеюсь, ты понимаешь, что с тех пор я не особо чту двуногое племя.
Но девиц мне все-таки жалко, а потому я решил патрулировать берега и вызволять тех, которые попадают в беду. Время от времени это приводило к стычкам со всякими недотепами вроде того Пересея.
