— Все супер, но мне нужна фотка. Или паспорт для тебя?
— Не для меня лично. Я позову ее и ты сфоткаешь?
Американец вскидывает бровь.
— Вот так в лоб? Встань, дорогая, у белой стены, я должен щелкнуть тебя для твоего первой фальшивой корочки?
— А что не так?
— Я-то не слепой, Бекхэм. Она же вообще ни о чем не догадывается. Наверное, даже не знает, чем ты занимаешься.
— И что?
— Ничего, ты прав. Это только твое дело. Мое дело — достать тебе паспорт, как ты и просил. Но знаешь, что? Я не первый день знаком с тобой, так что заткнись и слушай. Тебе я могу сказать прямо. За шейхом давно наблюдают. Он, конечно, исправно заносит деньги туда, куда надо, ведь так в Тунисе все и происходит, но ему не стоило настолько наглеть с той девочкой. Поэтому хорошенько подумай над тем, что ты сейчас делаешь, Бекхэм. Твой борт все равно не единственный, а то, что произошло, происходит далеко не в первый раз.
— Я подумал. Мой следующий вылет был назначен лишь через пару месяцев, но знаешь что? Его перенесли. Уже сегодня я должен подняться в воздух. А вы можете наблюдать и дальше.
Американец смотрит исподлобья.
— Это твой самолет и твои правила. Никто, кроме тебя, не разбирается в том, как эта штука с крыльями устроена. И если ты задержишься на земле, тогда никаких паспортов. И тебе не придется втягивать в это ее, — Американец кивнул в сторону Элен. — «Синие» все-таки подняли слишком много шуму, хотя дело и пытались замять. Кое-что пошло дальше. Если бы новости остались в пределах Туниса, все было бы нормально, как и раньше, но сейчас замять дело, как и прошлые, у шейха уже не выйдет. Это путь в один конец, Бекхэм. Не дай утянуть себя следом.
— Он по-прежнему держит половину Туниса за яйца.
— Наши как раз пытаются это исправить, Бекхэм. Если ты не будешь гнать коней, то все разрешится само.
Пока американцы будут «пытаться это исправить», я могу подняться в небо еще не раз и не два. Насколько я знаю, они уже давно «пытаются». Что им еще минус одна жизнь, когда они думают о миллионах.
— Я тебя понял. Мне нужен британский паспорт.
Американец только покачал головой, скривившись, посмотрел на солнце в зените.
— Даже не верится, что ночью лило, — вздохнул он. — Как знаешь, Бекхэм. Но твой фатализм тебя и погубит. Приведи ее в тень под навес.
Американец направился к выгоревшему на солнце тенту сбоку от магазина, натянутому над двумя пластиковыми столами и стульями. Вечером тунисцы курят под ним кальян и пьют свой сладкий кофе, пока на подвешенном под крышей телевизоре идут футбольные матчи. Скоро «Чемпионат Мира», а тунисцы, как и все арабы, отъявленные болельщики.
Смотрю на Элен через стекло и киваю, когда она все-таки перехватывает мой взгляд. Она нехотя выходит и все так же молча идет следом.
— Еще не доела? — лучезарно улыбается ей Американец. — Говорил же, надо шоколадное брать. Оно вкуснее. Поможешь мне, Элен?
— С чем? — живо реагирует она.
— Жена у меня ревнивая и не верит, что я здесь совершенно один, — врет он, и глазом не моргнув. — Встань рядом с Бекхэмом, пожалуйста. Я сфоткаю вас и отправлю фотку.
Легенда, конечно, на двоечку. Татуированный с головы до ног, и огромный, как медведь, Американец с этим голодным блеском в глазах даже близко не выглядит преданным женатиком.
Чтобы быстрее покончить с этим, притягиваю к себе Элен за талию. Она вздрагивает и косится на меня. Да блять. Теперь мы выглядим как похититель и испуганная жертва.
Американец это тоже видит.
— Эй, Элен? Хочешь расскажу, как он получил свою кличку?
— Бекхэм? — удивляется она. — Хочу.
Не глядя, американец выхватывает из многочисленных карманов шорт телефон и практически незаметно делает пару пробных снимков на бесшумном режиме, пока Элен внимательно и расслаблено смотрит на него.
— В общем, как-то давно нам надо было скоротать время, а всем уже осточертел баскетбол, а объяснить британцу правила бейсбола — нереально, поэтому мы решили сыграть в этот ваш… европейский футбол. Ногами. Только начали, а к нам на шум стали сбегаться мальчишки. И вот мы-то, американцы, в правилах не особо, мяч в ногах путается, а Джек нас так лихо обходит, одного, второго. Мальцы гроздями на заборе висели и кто-то из них как крикнут: «Go Beckham! Go!» Они как раз накануне видели его по телевизору, а тут же все просто помешаны на футболе. Естественно, пока мы ржали и предлагали ему тут свою детскую академию футбола открыть, он нас разделал под орех. Ну, вот с тех пор и повелось.
Поразительно, как ему удалось избежать острых деталей.
Это было в Каире, когда вместе с его другим другом из Америки мы ждали партию кокаина, но по итогу нам подсунули какой-то мел и пришлось удирать из-за облавы через Сахару. Потом пережидали песчаную бурю в Ливии, где и продали половину груза, лишь бы поскорее избавиться.
Я не помнил детей, не помнил тот день или игру в футбол, только то, что еще долго после этого у меня на зубах скрипел песок и что это был мой последний рейс за порошком.
Потом я перешел на пушки.
А после… оказался в Тунисе.
Но Элен всего этого не знает. Впервые со вчерашнего вечера она снова смотрит на меня с улыбкой.
Мороженое тает, капая на ее пальцы, и она быстро, не задумываясь о том, что делает, облизывает верхушку, не сводя с меня взгляда.
А мне чуть не сносит крышу прямо тут при виде этого мелькнувшего острого языка, приоткрытых губ, в которых исчезает мороженое, и ее наивно-распахнутых глаз.
— Ну все, теперь моей жене точно должно хватить доказательств, — тут же реагирует Американец. — До связи, Бекхэм. Подумай над моими словами. Хотя бы постарайся.
Он ныряет обратно в пекло, и вскоре я слышу рев байка. А после только оглушающая тишина, и мой собственный рваный пульс в ушах.
Я не помню обратную дорогу. Не помню ничего до момента, когда ее рука оказывается в моей руке.
И единственное, что я знаю в этот момент и что имеет значение — это то, что я хочу ее.
Впервые в жизни мне мало. Ее прикосновений, поцелуев, вкуса и стонов. Мало несчастных трех раз, что были, но с ней, кажется, и тридцати трех раз не хватит. Всегда будет мало.
Никого и никогда до нее я не хотел так сильно, что аж больно. И дело не только в сексе.
Хочу вместе с ней спать и просыпаться, ведь только рядом с ней я сегодня впервые выспался. Хочу вот так ехать на край света, пусть даже она и молчит при этом. Хочу касаться ее в любой момент, случайно, специально и потому что в целом мире я — единственный мужчина, которому это позволено. Хочу кусать, облизывать и целовать. Отдавать больше, чем брать. Почти во всем именно она моя — «впервые в жизни». Нормальные отношения у меня были так давно, что как будто и не со мной.
