Амани просто не даст ему спуску и уж тем более не позволит долго разгуливать на свободе. Фарадж выходил только в ноябре, а в кулуарах уже ставили ставки на то, как скоро он вернется за решетку.
За эти семь лет Амани разными способами добивался преданности. Подкупами, шантажом и подарками. Его связи среди тунисских богачей к этому дню напоминали липкую паучью сеть, и стоило им дернуться или попытаться вырваться, петля только сильнее затягивалась вокруг их шеи.
Разрубить эти связи было непросто. Тем более иностранцам. Самих же тунисцев, кажется, все устраивало.
Но однажды в наш многострадальный офис пришел сгорбленный жарой, годами и преодоленными пешком расстояниями, седой погонщик верблюдов.
И протянул мне обрывок ткани.
На нем витиеватой арабской прописью были выведены просьба о помощи и название ближайшей деревни. Чернилами для этого послания была кровь.
К сожалению, мы не могли действовать полностью самостоятельно, без участия властей региона. Не так оперативно, как нам хотелось, но указанную деревню с неохотой оцепила тунисская полиция. Стоя в оцеплении, офицеры, посмеиваясь, говорили о миражах, которые привиделись старику в пустыне.
Но к вечеру того же дня эти ж офицеры вывели из-под земли почти дюжину охрипших, измученных, оголодавших, но живых девочек. Никто из них больше не смеялся.
Нищему пастуху удалось сделать невозможное.
По своим специальным каналам, Честертон узнал, что газеты уже готовят горячий материал, в котором собираются обвинить нас в инсценировке этого показушного спасения. Никто не верил, что простому кочевнику удалось поставить власть на колени.
Но ни тогда, ни после мир так и не увидел этих статей.
Потому что среди бесправных ливийских сирот оказались и две несовершеннолетних гражданки Туниса.
И обществу вдруг резко стало не все равно.
* * *
Успех всегда идет рука об руку с неудачами.
В то же время очередная драка в тюрьме закончилась для Джека серьезным ранением. И, вместо того чтобы отправить в больницу или в медблок, раненого и избитого, его поместили в карцер.
На все попытки добиться справедливого решения Честертону отвечали, что именно так поступают с зачинщиками бесконечных беспорядков. И что руководство тюрьмы и так слишком долго терпело его выходки.
Честертону сорвало тормоза. Таким злым, как тогда, я его еще никогда не видела.
В кратчайшие сроки он поднял на ноги едва ли не всю дипломатическую миссию в Тунисе, указав на вопиющие и систематические правонарушения законов в отношении британского подданного. Сделал несколько звонков на родину и велел мне собираться.
Я ушам своим не поверила, когда он сказал, куда мы идем.
— Но вы говорили, что мне нельзя его видеть?
— Сейчас ты должна, — ответил Честертон. — Боюсь, что без тебя Джек сдастся. У всех есть свой предел, и слишком много неудач могут сломить любого.
Спустя столько месяцев наконец-то увидеть Джека… Разве я могла отказаться?
Дипломатические связи, фонд и лояльность журналистов после спасения детей — все это помогло нам добиться главного. Начальник «Мессадин-2» пообещал, что Картера переведут из карцера и даже дал нам разрешение наконец-то увидеть его, чтобы убедиться самостоятельно в том, что все будет исполнено.
Я морально готовилась, что все будет плохо, но оказалась не готова к тому, что все будет настолько плохо.
К незаживающим ссадинам и ушибам на теле прибавились трещины в ребрах, ранение в брюшную полость и тяжелая лихорадка. И в этом состоянии Джек все еще умудрялся как-то держаться на ногах.
Только при виде меня на пороге карцера он рухнул как подкошенный.
Когда я коснулась его лба, то поняла, что у него была очень высокая температура. Похоже, он был уверен в том, что я ему привиделась в бреду.
Помню, как Честертон крикнул куда-то: «Выведите ее, срочно!» — и моя охрана тут же исполнила его приказ. Глаза застилали слезы.
Забывшись, я впервые заговорила на русском, и это при свидетелях, которые не должны были этого слышать. Я материлась и ругалась, глотая слезы, всю дорогу, пока охрана вела меня наружу.
В «Мессадин-2» мы прибыли вместе с журналистами, но я успела забыть о них, зато они про меня нет. Когда меня рыдающую окружили журналисты, я высказала все, что думала о том, как в тюрьме обращаются с моими соотечественниками. Слава богу, хоть на английском. Остановить меня было некому.
И все же это было ошибкой — делать из заключения Джека настолько шумную сенсацию, но в тот момент я не могла думать об этом.
Джеку все-таки была оказана нормальная медицинская помощь, а как только его состояние стабилизировалось, его перевели в первую камеру. Джамалль Фараджа должны были освободить в ноябре, но пока до ноября нам всем требовалось, как минимум, дожить.
Мне же пришлось той же ночью в скором порядке покинуть Тунис. Все-таки я жила по поддельному паспорту, и даже связи Честертона не спасли бы меня, если дело зашло так далеко. А даже в тюрьме у стен имелись уши, и мой русский не мог пройти незамеченным.
Я не знаю, как Честертону удавалось так долго скрывать, что я была совершенно другим человеком, но, в любом случае, это не могло продолжаться вечно.
Несмотря на мое успешное расследование и спасение детей, именно Джек Картер до сих пор оставался единственным связующим звеном между найденными в пустыне детьми и кровью на аэродроме.
Второй пилот, Алан, к этому времени уже был мертв. Покончил с собой в «Мессадин-1».
— Минус один мужчина европейской внешности по делу о похищении, — сказал тогда Честертон. — Видели его фоторобот, Элен? Поразительное сходство, да?
Других свидетелей, которые могли привести нить расследования от детей к шейху, кроме Джека, — больше не было. И нам оставалось только ждать. А допрашивать Джека полиция, разумеется, не торопилась.
Деятельность фонда после моего бегства из Туниса не прекратилась. Я следила за делами дистанционно, уже из Питера, в который вернулась со странным ощущением. Вроде бы целая, живая, а сердце не на месте.
Наверное, осталось там, среди жаркой пустыни.
Конечно, я рассказала семье, как только Андрей вернулся из рейса домой, о том, что получила хорошее предложение и перешла из одного благотворительного фонда в другой, где теперь работала не просто девочкой на побегушках, а была личной помощницей руководства.
Лично для меня огромное наследство Джека Картера ничего не изменило. Все его деньги были и оставались в обороте фонда, а сама Лена Романова числилась всего лишь заместителем мисс Джонс и получала довольно скромную ежемесячную зарплату.
Из «Юнисеф» я к тому времени уволилась по собственному желанию. Удерживать меня никто не стал.
