Понадобилось еще несколько попыток. Часто птицы покидали лодку, когда Альваренга был еще в полутора метрах от них. Однажды ему удалось коснуться одной из них рукой, но птичья лапа ускользнула сквозь пальцы. В конечном счете Альваренге все же удалось поймать птицу. «Прежде чем я успел подумать, что должен сделать, я уже держал ее одной рукой за шею, а другой за ногу». Пойманная птица кричала и трепыхалась. Помня о том, что дикие птицы норовят все время клюнуть в глаз, Альваренга вытянул руки, отстраняя от себя тварь, которую он назвал уткой, и выворачивал запястья до тех пор, пока негромкий хруст не подтвердил, что шея жертвы сломалась. Осмотрев добычу, Альваренга решил разделать ее как простого цыпленка. Он разрезал птицу вдоль груди, ощипал перья, снял кожу, после чего у него остался практически один скелет, с которого, казалось, уже счистили мясо. Что тут есть? И вот ради этого мизера он так страдал и трудился? Альваренга был разочарован: его охота завершилась таким плачевным результатом.
Умея искусно обращаться с ножом, Альваренга ощущал себя чуть ли не шеф-поваром, когда свежевал более чем скромную добычу и раскладывал полоски птичьего мяса. Он сдобрил блюдо единственной приправой, имевшейся в наличии, — морской водой, а потом, подвялив мясо на жарком полуденном солнце, подал блюдо на стол. Напарники уселись, чтобы вкусить — если не сказать насладиться — их первое полноценное блюдо с тех пор, как были съедены летающие рыбы. «У себя в голове я готовил пир из лука, помидоров и кинзы», — делится Альваренга. Он взял кусочек «утятины» размером с сашими и отправил его в рот. Стал жевать с удовольствием и аппетитом.
А вот Кордоба допустил стратегический промах: он понюхал мясо морской птицы. В отличие от Альваренги, предпочитавшего что-нибудь гурманское, пикантное, необычное, Кордобе пришелся не по вкусу запах, похожий на вонь гнилой рыбы. Он сказал, что не возьмет в рот ни кусочка. На протяжении четырех дней Альваренга попеременно то уговорами, то угрозами подвигал Кордобу отведать сырого птичьего мяса. Наконец угнетенный напарник согласился попробовать его. Голод помог преодолеть отвращение.
— Ну, вот видишь. Я же тебе говорил, — злорадствовал и торжествовал Альваренга. — А я думал, что тебе не нравится птичье мясо. Ну?
— Нравится, — отвечал ему Кордоба.
* * *
СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ СВОБОДНОГО ПЛАВАНИЯ НАПАРНИКИ ЗАБЫЛИ ВСЕ ПРИЛИЧИЯ, УТРАТИЛИ ПОСЛЕДНИЕ ОСТАТКИ СКРОМНОСТИ. Они расхаживали по лодке в чем мать родила, приседали на корточки рядом с мотором, чтобы бесстыдно испражниться за борт, подмывались морской водой и мочились в океан. С десяти утра до четырех вечера они сидели в кофре для рыбы, спасаясь от солнца. Там было тесно, неудобно, воняло рыбой, да и два человека помещались в ящике с трудом. От постоянного пребывания в скрюченном положении Альваренгу стали мучить хронические боли в пояснице, однако другого способа спастись от палящей жары у них не было. «При ожоге площадью 5 % от всей поверхности кожи нарушается способность организма поддерживать нормальную температуру тела, — утверждает профессор Типтон. — Насколько было важно то, что рыбакам удалось создать затененное пространство на лодке и избежать воздействия прямого солнечного света? Это было крайней важно. Жизненно необходимо».
Хотя сидеть по нескольку часов, втиснувшись в кофр для рыбы, было скучно, напарники признавали, что это неудобство можно терпеть. Ведь они были укрыты от палящего зноя. Но, даже находясь в тени, они все равно страдали от солнечных ожогов. Вскоре все их тело было покрыто пузырями. Промывание их морской водой лишь раздражало кожу и усиливало боль. Только благодаря кофру для рыбы они не испеклись живьем.
После первой удачной поимки морской птицы Альваренга и Кордоба стали состоявшимися охотниками на «уток» и принялись выслеживать их уже целеустремленно. «Поймать птицу, сидящую на борту лодки, было трудно, так как пернатые тут же улетали, — делится опытом Альваренга. — Лучше всего было охотиться на птиц ночью». Альваренга ложился на спину под жердочкой, на которую любили опускаться птицы. Он ждал, пока не сядет, не устроится или даже не заснет какая-нибудь из «уток». Затем, изловчившись, хватал одной рукой птицу за ногу, а другой за шею. Если сальвадорец намеревался съесть птицу немедленно, он сворачивал ей шею привычным движением, словно пробку с бутылки пива. Иногда он пользовался своим телом как приманкой, чтобы ловить птиц. «Они постоянно норовили сесть на лодку. Я слышал, как они летают кругами, так что замирал, стоя, и тогда они садились прямо мне на голову. Я боялся, что они когтями повредят мне глаза. А потом хватал их у себя с головы».
Когда приходило время еды, Альваренга и Кордоба делили добычу. Каждому доставалось равное количество. Теперь путь к выживанию приобретал очертания, становился ясным. «Я был готов съесть все — и кости, и перья, и даже лапы», — признается Альваренга. Чтобы хоть чем-то занять себя, поразвлечься, сальвадорец, бывало, поймав двух птиц, рубил их как для севиче. «Я не просто разделывал их и тут же заталкивал в рот. Я рубил мясо на мелкие кусочки, потом высыпал все в ведро и сервировал, используя рыбьи кости вместо зубочисток. Это был единственный способ убить время на борту: есть один кусочек за другим».
Стив Каллахан, вспоминая о своем 67-дневном плавании по просторам Атлантического океана, говорит: «Люди думают, что я просто сидел и ждал, пока мой плот не прибьет к берегу. А я всегда говорю, что ВЫЖИВАНИЕ В ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ — ЭТО АКТИВНЫЙ ПРОЦЕСС. ЕСЛИ ВЫ НЕ ПРИКЛАДЫВАЕТЕ УСИЛИЙ ДЛЯ СВОЕГО СПАСЕНИЯ, ВЫ ГИБНЕТЕ. У меня есть любимая теория, которая гласит, что одна из самых опасных вещей на свете — стараться свести к минимуму все риски. Когда в вашей жизни ничего не происходит, вы не падаете и не ушибаетесь, и если вдруг случается действительно что-то серьезное, вы совершенно не подготовлены к этому. У вас просто нет набора с нужными инструментами».
Альваренга заметил, что в кофре для рыбы слышимость лучше. «Я мог определить размеры птицы по звукам, которые она издавала. Иногда я слышал низкое «у-у-у-ф» и понимал, что прилетела большая жертва. На первом круге птицы просто низко пролетали над ящиком. Потом они кружили еще и еще и в конце концов все же приземлялись на кофр. “О да! — восклицал я. — Сегодня на обед у нас будет утятина”».
Если ночь была теплой и безветренной, напарники проводили многие часы, лежа на дне лодки и глядя на усыпанное звездами небо. Они придумывали разные игры и даже соревновались друг с другом, кто первым заметит падающую звезду. Они так и засыпали, считая звезды. Чаще всего в этой игре побеждал Кордоба. «Он мог насчитать тысячи падающих звезд», — говорит Альваренга.
«Иногда, когда мы оба сидели в кофре и слышали хлопанье крыльев, я приподнимал край крышки, чтобы Кордоба мог выползти. Он был хорош», — с гордостью говорит Альваренга. Кордоба становился искусным охотником, но при этом все так же не мог сдержать рвотных позывов, глотая сырое птичье мясо. Альваренга же нормально справлялся с необычной пищей. Настроенный на выживание и привыкший к потреблению сырого мяса, от игуаны до краба, сальвадорец мог без вреда для себя поглотить все что угодно.
