Исследователи XVI века населяли открытый океан таким великим множеством монстров и гадов, что уже в 1545 году норвежские ученые издали иллюстрированный каталог морских чудовищ, где змеи и рогатые рыбы с аппетитом поедали корабли всех размеров. На одной иллюстрации пятиметровый омар держит моряка клешней и готовится сожрать его. Рядом зелено-оранжевый зверь, похожий на дикого кабана с острыми клыками, поднимается из глубин, исторгая из обеих ноздрей фонтаны воды, напоминающие струи пара от паровоза, в то время как гигантский кальмар с кошачьими усами рыскает по поверхности.
Впрочем, не все истории являются баснями и россказнями. Кожистые черепахи, курсирующие через Тихий океан, достигают веса в 1300 кг, а длина их передних плавников простирается до 2,5 м. У гигантского кальмара, пойманного в Тихом океане, диаметр глаз был 40 см. Большинство этих животных поднимается на поверхность ночью и устраивает настоящий концерт — какофонию из стонов, всплесков и, как говорит Альваренга, пронзительных взвизгов.
Одежда Альваренги превратилась в лохмотья. Солнце, соленая вода и ветер поистрепали его шорты, а футболка выглядела как половая тряпка. Одна только толстовка с черепом и перекрещенными костями, снятая с мертвого Кордобы, защищала его тело от солнца. Ниже пояса он был гол, если не считать истрепанных трусов, да на одной ноге красовался кроссовок, выловленный из моря. Спутанные и всклокоченные рыжеватые волосы падали на лицо, и их приходилось закалывать шпильками из рыбьих костей. До середины груди спускалась густая борода, курчавящаяся у подбородка и полностью скрывающая рот. Кончик носа был обожжен солнцем. На пальцах виднелись многочисленные следы укусов рыб-спинорогов, которые также частенько выхватывали куски плоти из ладоней. Предплечья рыбака были покрыты коростами — наглядное доказательство непростой охоты на птиц с острыми клювами. НЕСМОТРЯ НА НЕПРЕКРАЩАЮЩИЕСЯ СТРАДАНИЯ, КОТОРЫМИ БЫЛА НАПОЛНЕНА ЕГО КАЖДОДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ, ВЫЖИВАНИЕ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО ЦЕЛЬЮ РЫБАКА. ОНО ПРЕВРАТИЛОСЬ В ОБРАЗ ЖИЗНИ.
Альваренга прошел через страх, отчаяние и ужас, чтобы обрести в душе мир и покой, приносящие смирение и сострадание. Примерно то же самое испытывал и Джейсон Льюис, пересекая Тихий океан: сначала страдание, а потом гармонию и душевное спокойствие. «Испытывать сострадание ко всему на свете оказалось легче в море, чем на суше, — написал Льюис в своем дневнике. — В конце концов паника замещается теплым, уютным чувством, и создается впечатление, будто ты вернулся опять в материнское лоно».
* * *
Теперь все рефлексы Альваренги, все его тело были заточены на охоту. Он мог в штиль различить рыбу-парусника, выпрыгнувшую из воды в десятках метров от лодки. Его ощущения обострились, и он мог на вкус распознать черепашьи сердце и почки, печень спинорогов и акульи мозги. Его способы рыбной ловли были налажены и отработаны. Каждое утро рыбак вытягивал все более обтрепывающуюся леску и осматривал ловушки из канистр. Когда Альваренга находил рыбку, что случалось три-четыре раза в неделю, он был рад поиграть в шеф-повара. Сальвадорец тратил долгие часы, нарезая мясо, высушивая его на солнце и складывая завяленное филе в закрома.
Готовя обед, Альваренга жевал съедобные органы и слизывал капли свежей крови. Он крошил мозги, глаза, кишки и cкладывал это севиче в пустую бутылку из-под чистящего средства. Высушенные птичьи лапки были хорошей закуской, которую он хранил в кофре, где спал. Охота и приготовление пищи теперь занимали около пяти часов в сутки, что было значительным достижением по сравнению с началом путешествия, когда за весь день можно было вообще ничего не добыть. Зеленая бахрома плесени росла под скамейками. Дно лодки усеивали птичьи кости, перья, осколки черепашьих панцирей. Обломками птичьих клювов Альваренга чесал себе спину и пытался использовать их как музыкальные инструменты, выстукивая разные ритмы о скамью лодки.
Благодаря океанским вихрям экосистема под дном его лодки кипела жизнью. Целая пищевая цепочка создавалась и ширилась под сенью его судна. Находясь на вершине пищевой пирамиды, Альваренга чувствовал себя королем маленького государства, хотя он сам был вынужден признать, что то была империя, где не наблюдалось постоянства в ролях охотников и жертв.
Альваренга бросал в воду перья, отслеживая скорость и ход течения. Смотрел, как они дрейфуют по поверхности. В нетерпении он начинал говорить с океаном.
— Я хочу спросить тебя… Ты меня вынесешь на берег или так и оставишь плавать в море? — допытывался он.
— Вынесу на берег. Только не сейчас, а через несколько дней. Не беспокойся, — воображал он ответ океана.
— А может быть, устроишь все завтра? Дай мне сигнал, чтобы я понял, что ты не обманываешь меня, — умолял Альваренга.
— Я живой, — отвечал океан. — И я не вру. Я говорю правду.
— Докажи мне, что ты не врешь, — приказывал Альваренга. — Дай мне сигнал, чтобы я поверил твоим словам.
— ОЧЕНЬ СКОРО ТЫ ПОЛУЧИШЬ СИГНАЛ. ИДЕАЛЬНЫЙ СИГНАЛ, — ОТВЕЧАЛ ОКЕАН. ЭТО БЫЛ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНЫЙ ОТВЕТ, ПОЗВОЛЯВШИЙ РЫБАКУ РАССЛАБИТЬСЯ.
Частые, но непродолжительные ливни, а иногда и двухдневные шторма обрушивались на лодку, и тогда Альваренга промокал до нитки. Он разделил запасы воды на три части. Всего у него имелось около шестидесяти полулитровых пластиковых бутылок, двадцатилитровое ведро и наполовину заполненная двухсотлитровая бочка. Он прикидывал, что с такими резервами сможет провести без дождя несколько недель.
Кофр для рыбы, служивший рыбаку укрытием, был водонепроницаем и цел. Края у него потрескались, но крыша не протекала. Стенки были прочными и надежно защищали от ветра и дождя. Альваренга подумывал о том, чтобы начать нацарапывать сообщения или отсчитывать полнолуния на стенах своего домика, но и то и другое для него было признаком капитуляции перед стихией и больше напоминало посмертные записки, которые оставляют умирающие моряки. Альваренга же планировал рассказать свою историю выживания лично.
Когда дождь прекращался, Альваренга был способен восторгаться естественными чудесами мира. Он воображал, будто море украшено сверкающими бриллиантами, и долго смотрел на звезды. Он мог рассматривать небо часами и мгновенно замечал движение, будь то спутник, самолет или падающая звезда.
Имея пищу, воду и кров, Альваренга был хорошо приспособлен к жизни в таких условиях. Он уже не испытывал отчаянного желания спастись. Он ел больше и страдал меньше. «Мой мозг адаптировался. Я уже не чувствовал себя потерянным. Все происходящее выглядело так естественно. Я уже не спрашивал себя, что буду делать завтра. Я знал об этом, — утверждает рыбак. — В первые дни плавания каждый день приносил неизвестность. Приходилось думать, как выжить. Теперь же я просил Бога послать мне побольше черепах, птиц и рыбы, чтобы продержаться до тех пор, пока не пристану к земле или пока меня не подберут».
Одуряющий дрейф лодки по кругу теперь был более очевиден, чем когда-либо. Иногда солнце всходило прямо по курсу, а иногда — в другой стороне. В своих фантазиях Альваренга взмывал в небо. «Я воображал, будто беру птичьи крылья, приспосабливаю их к рукам и улетаю домой. Я думал, ведь это так просто: привязать их к плечам и улететь на берег».
