Такой безумно красивый, что сразу падаю к нему в руки, даю себя обнять. Выпила три глотка шампанского, но пьянит меня его запах: какой-то терпкий парфюм и крепкий запах табака. Он всегда много курит, а я могу наблюдать за этим часами.
— Точно одна сегодня? — Он сам ловит такси, прямо на дороге.
— Одна, — так сильно смущаюсь, что краснотой моих щек можно разводить огонь. — Тут все до утра будут.
— Ок, школьница. Неохота на злого папашку нарваться.
— Я больше не школьница, — делаю вид, что обижаюсь, но Он затаскивает меня в такси и начинает целовать.
Мне не очень приятно целоваться. Это мокро и скользко, но мне нравится, как Он меня обнимает: крепко, словно хочет раздавить. Как будто это такое мужское признание в любви.
В лифте сам достает из моей сумочки ключи.
Переступаем через порог.
Не дает включить свет, отводит руку от выключателя.
— Может, на койке твоих предков? — Он посмеивается, стаскивая обувь.
Отрицательно мотаю головой — и в животе внезапно холодеет.
Что это? Паника девственницы?
В семнадцать вроде не поздно, а уже как раз.
Я сама выбрала этот день. Приурочила к особенной дате.
И надела белое кружево под свое почти_невестино платье. Тысячу раз представляла, как Он медленно, терпеливо меня разденет, будет целовать… везде-везде-везде.
Он целует в губы, с языком. Мне снова немножко хочется, чтобы перестало быть мокро и случилось приятно, но на этот раз во рту немного немеет. Он снова много курил. Тоже волнуется? Для него это тоже особенный день? Особенная я?
Он толкает меня в мою комнату. Она прямо в конце коридора.
Последние метры практически несет, взяв за плечи, словно статуэтку.
— Подожди… — Я упираюсь коленями в постель. — Может быть…
— Все хорошо, школьница, хватит тормозить.
Поцелуи у меня на шее. Щетина неприятно царапает кожу.
Я увожу плечи, когда пытается стащить платье.
Может быть… это просто паника? Я столько раз представляла, как все это случится, что теперь, когда ситуация не вписывается ни в один сценарий, теряюсь, не знаю, что делать?
— Че ты жмешься, как маленькая? — Он грубо тянет на себя.
— Просто… может… сначала чай? — Я боюсь пошевелиться, потому что впервые слышу его таким злым и раздраженным.
— Ага, — Он усмехается, — чай-кончай. Сама позвала перепихнуться, чего теперь жмешься? Не бойся, ты у меня не первая, порву как надо.
Я пытаюсь расслабиться. Он ведь прав: сама позвала, сама хотела.
Мне просто нужно немножко времени, чтобы перестать бояться и дрожать.
Отодвигаюсь и даже отхожу к противоположной стене. Тяжело дышу. Шея в том месте, где он терся губами и щетиной, ужасно болит, словно от ожога.
— Давай просто… поговорим, чаю выпьем. Есть настоящий пражский торт.
Он пристально на меня смотрит, сначала хмурится, а потом пожимает плечами и говорит:
— Ну торт — так торт.
— Ты просто… мой принц, — сияю от счастья и несусь мимо него к двери.
Он захлопывает ее у меня перед носом.
Хватает за плечи.
Грубо бросает на кровать.
Мне страшно. Это совсем не так, как я представляла у себя в голове. Это просто кошмарный сон. Я открою глаза, проснусь — и мой принц снова будет принцем.
— Че ты ломаешься?! — Пытается развести мне ноги, но платье слишком узкое.
— Остановись, пожалуйста. — От страха и непонимания горло словно стягивает удавкой. — Я не хочу. Мне страшно…
На мгновение Он как будто даже задумывается, а потом зло усмехается и рвет платье от подола до самой талии. Тонкий шелк поддается без заминки.
— Знаешь, блядь, я заслужил моральную компенсацию за то, что подтирал тебе сопли! Хватит меня динамить, сука. Думала, мальчика нашла, чтобы цветочки-бабочки?!
— Остановись! — Я кричу из последних сил. Не знаю, почему не зову на помощь или не кричу «Пожар!». Не знаю, почему прошу его остановиться. Но в голове вертится только одна мысль: он должен услышать. — Я никому ничего не…
Закончить не успеваю — от удара перед глазами все плывет, комната переворачивается с ног на голову, и я со всего размаха падаю с потолка на кровать. Твердую, словно бетон.
— Что ты, тварь, расскажешь? Что сама меня позвала? Что сама вырядилась и жопой крутила? Кому ты что расскажешь, блядина?!
Это сон.
Кошмар, в котором у моей сказки изнанка Сайлент-Хилла.
Но это просто сон. Проснусь — и ничего не будет. Только плохие воспоминания.
Говорят, дурные сны забываются до полудня.
Меня парализует ужас, когда Он, царапая кожу, сдирает по ногам белье.
— Нет, нет, нет… — Я тараторю слово за словом, как будто кирпич за кирпичом выстраиваю защиту. — Пожалуйста, не надо… Я же…
Он переворачивает меня на живот, вдавливает лицо в подушку, коленом разводит ноги.
Я кричу во все горло.
Я боюсь.
Я боюсь…
Убейте меня кто-нибудь…
Брыкаюсь изо всех сил, кричу, умоляю, вою полным ртом крови.
За волосы поднимает мою голову и на этот раз бьет кулаком в висок.
Я надеюсь, что выключусь.
Но сознание до сих пор в моей голове, хоть я почти не чувствуют конечностей и не могу пошевелить языком.
Он тяжелый сверху на мне. Одной рукой держит затылок, другой возится с ремнем. Шелестит фольга, что-то бормочет про «хрен докажешь без спермы…»
Я хочу умереть прямо сейчас.
Боженька, пожалуйста, забери меня. Один маленький сердечный приступ — и больно уже не будет.
— Что ж ты такая тугая, булки расслабь, кому сказал или еще раз загасить?
В голове так тускло, что я не понимаю смысла слов.
Если не дышать — можно задохнуться?
Я пробую, но от острой боли захлебываюсь криком.
Боженька, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Глава пятьдесят шестая: Йен
Девять лет назад
Я снова падаю на бетон.
В темной комнате одна.
На полу.
Свернулась клубком. Мне как будто оторвали ноги — ниже пояса ничего не чувствую. Пытаюсь нащупать бедро. Натыкаюсь пальцами на липкое холодное пятно между ног.
Сажусь. Кровь растекается подо мной.
Без света она черная, как будто я — каракатица и мне проткнули чернильный мешок.
