Видный «пролетарский писатель», храбрая и щепетильная женщина редких, но сильных страстей, участница парижского «праздника, который всегда с тобой», в 1930-м побывала в СССР, а незадолго до приезда Каца — в рейхе. Чуть раньше — на Кубе, где, проделав изнурительный и опасный путь на мулах, пробралась к красным партизанам и написала о «первых Советах в западном полушарии». Что может быть естественнее дружбы коллег-единомышленников — сильной женщины и сильного мужчины? Но — по ряду причин — поп-историки представляют нью-йоркскую встречу спецоперацией НКВД, бросающей зловещий отблеск на испанские приключения Хербст, речь о которых впереди.
Когда ФБР обвиняет кого-либо в шпионаже, верить необязательно. Но когда ФБР снимает с кого-то подозрения, не поверить ему нельзя. Хербст «контора» занималась пристально. В мае 1942-го классик американской литературы Кэтрин Энн Портер по дороге в Рино, где она разводилась со своим четвертым мужем, вдруг решила поведать ФБР, что ее ближайшая подруга Хербст — советская шпионка. Хербст тогда как раз работала в Департаменте военной информации, так что федералы проверили ее со всей ответственностью, помноженной на паранойю, и признали Портер, продолжавшую как ни в чем не бывало дружить с Хербст, мифоманкой.
Зато есть свидетельства и неприятия Хербст тайных операций из-за их неэффективности, и ее осведомленности об участии в таких операциях Хермана. Он считается шефом нью-йоркской ветви разведсети Харольда Уэйра, ученого-аграрника, крупного чиновника сельскохозяйственного ведомства. В августе 1935-го Уэйр погиб в аварии, и тут появился Кац. Не восстанавливал ли он — через Хербст — связь «центра» с группой Уэйра?
Забудем, что Уэйра посмертно разоблачил не совсем вменяемый Чемберс: отделить правду ото лжи в его показаниях непросто. Но какие такие аграрные секреты США мог украсть Уэйр? Не безумие ли — ставить во главе агентуры знаменитого марксиста, десять лет строившего под Пермью и на Кубани образцовые колхозы? Не безумие ли в квадрате — доверять банальную задачу связного Кацу, чья миссия в США неизмеримо важнее всех фермерских тайн вместе взятых?
* * *
К старым берлинским друзьям Каца — Кишу и Гансу Эйслеру — в Нью-Йорке прибавился новый неразлучный приятель — модный бродвейский автор Химен Крафт, только что продавший душу Голливуду. Вместе с коммунистом-йогом Эндором он сочинил диалоги для «Знака вампира» и приступал к «Самой умной девушке в городе», комедии положений об охотнице за богатым женихом.
Крафт, в 1960-х называвший Каца «своим персональным Че Геварой», с почтительным испугом вспоминал его речь 29 февраля 1936-го в Yorkville Casino. Каца возбуждала опасность, враждебность аудитории вдохновляла и обостряла удовольствие, которое он получал, бросая ее к своим ногам: удачнее места, чем манхэттенское казино, облюбованное нацистами из немецкой общины, было трудно найти. Крафт уверял, что в толпе характерные типы шептались об убийстве оратора. Но завершился митинг, как всегда, триумфом Каца.
К этому моменту он уже четыре с половиной месяца только и делал, что ораторствовал. Дебютировав в октябре на ужине в честь шведской юристки Сони Брантинг, агитировавшей за бойкот берлинской Олимпиады, уехал в агитационное турне, сорок раз за три недели выступал на митингах, повсюду учреждая антинацистские организации. Вернувшись в декабре в Нью-Йорк, рухнул и проспал трое суток. Одним из этапов турне был Голливуд, где Кацы провели разведку боем перед решающим сражением.
Большинство голливудских немцев знали Каца лично: тех же Фиртелей он в 1932-м зазывал в Москву. Интересно, как Залке удалось сохранить серьезное выражение лица, когда Любич навестил ее, чтобы объявить о разрыве с АЛГ: Любич заподозрил, что за АЛГ стоят коммунисты, с которыми он не хотел иметь ничего общего. Любич осел в Голливуде еще в 1922-м, ему простительно не знать Каца.
Хотя даже те, кто не знал его лично, знали, кто он такой. А он знал, что никто из них не удивится вслух превращению зимнего Каца в весеннего Бреду. Потому что они, в свою очередь, знали: их единственный шанс увидеть свободную родину — в руках Каца и таких, как он. Да и нацисты научили их держать язык за зубами.
В Голливуде Кацы не расставались с первым (по его собственным словам) и величайшим из беженцев — Фрицем Лангом. На следующую ночь после переворота Геббельс предложил ему возглавить немецкое кино: фюрер высоко ценит «Метрополис», никто, кроме Ланга, не способен снять «нацистский „Потемкин“», ну а что до запрета «Завещания доктора Мабузе» — ничего личного, таков политический момент. Ланг напомнил о еврейской «четвертинке» своей крови и услышал в ответ: «Кто в рейхе еврей, решаю я». Попросив время на размышление, Ланг той же ночью бежал, украв драгоценности своей любовницы. Беда в том, что Ланг, очевидно, все это сочинил с начала до конца, а в рейхе последний раз побывал через полгода после пресловутой аудиенции у Геббельса. Неважно: история слишком хороша, чтобы поверять ее реальностью.
Теперь Ланг маялся в ожидании первой голливудской постановки. Кац свел его с Орницем, но узнав через некоторое время, что Ланг посетил антифашистский митинг, который Орниц вел, посоветовал быть осторожнее. Неважно, для искусства или для пользы дела, но гения он берег.
Второе голливудское пришествие Каца — теперь уже Бреды — грянуло весной.
* * *
АЛГ родилась 26 апреля 1936-го в ресторане «Виктор Гюго», на благотворительном банкете — стодолларовые блюда, white tie
[7] — в пользу жертв нацизма. Хозяевами вечера были Бреда и тридцатилетний граф Губерт цу Лёвенштайн-Вертхайм-Фройденберг, Глава (совместно с Томасом Манном и Фрейдом) Германской академии искусств и наук в изгнании, носившийся теперь с идеей немецкого правительства в изгнании.
Граф с таким титулом, тем более граф неподдельный — это чересчур даже для опереток о кукольных монархиях Центральной Европы. Еще более чересчур его политическое лицо. «Красный граф» был бойцом трехмиллионной военизированной организации «Рейхсбаннер», наравне с нацистами и коммунистами дравшейся за власть над немецкой улицей. Партия католического Центра, которую он официально представлял, входила в «Рейхсбаннер» де-юре как полноправный участник, но доминировали там эсдеки, а салютовали сжатыми кулаками: почти как «Рот фронт». Граф был даже радикальнее эсдеков: летом 1932-го он уговаривал их нанести упреждающий удар по нацистам, свергшим социал-демократическое правительство Пруссии.
Снайперский расчет Каца — взять графа с собой в Голливуд. Встреча с настоящей «породой» превращала магнатов в робких парвеню. В отличие от Мюнценберга и Каца, втягивавших в свои акции то барона Ротшильда, то графа Каройи — первого президента Венгрии, то леди Асквит — вдову британского премьер-министра.
Граф не приехал в Голливуд, а сошел с небес на собственном самолете: шик, немногим доступный. У трапа его встречал кардинал Джон Кэнтуэлл, чей перстень граф, недавно удостоенный беседы с Пием XI, благоговейно поцеловал под магниевые вспышки. Тальбергу и прочим уорнерам оставалось завидовать: им не грозило целование кардинальского перстня.
