Ребятишки подбирают осколки снарядов, как раньше подбирали градины. И следующий снаряд попадает в них. ‹…› Раньше смерть приходила только к старым и больным, а теперь она пришла ко всей деревне. Высоко в небе, отливая серебром, она идет к тем, кому некуда бежать, некуда прятаться.
Конечно, это пропагандистское кино. Конечно, это свидетельство о преступлениях фашизма. Пропаганда и свидетельство не исключают друг друга. Сама реальность — не только разрушения и смерть, но и лица защитников республики, достойные кисти Гойи или Веласкеса, — агитирует за красных.
Критик Times — один из немногих, кто написал о фильме как о высоком искусстве, избежав обычных для буржуазной прессы брезгливых оговорок о его пропагандистской природе.
Со времен «Страстей Жанны д’Арк» лица так не использовалось в драматических целях. По мере того как на экране сменяются лица, фильм превращается в портфолио портретов человеческой души среди бедствий и страданий. Это лица ораторов на митингах и в деревнях. Это лица старух, покидающих, спасая жизнь, свои дома в Мадриде, вглядывающихся в мрачное, неопределенное будущее. Лица мужчин, идущих в бой, и лица мужчин, которые никогда не вернутся с поля боя, лица, полные горя, решимости и страха.
После нью-йоркской премьеры «Испанской земли» Ивенс, Хемингуэй и его подруга — журналистка Марта Геллхорн — 8 июля показали фильм в Белом доме ФДР, Гопкинсу и трем десяткам их гостей. За ужином Элеонора Рузвельт попеняла им за размытость политического послания: если не назвать вещи своими именами, американцы не поймут чужую реальность. Авторы ушам своим не верили: они наслушались патентованных левых, считавших фильм по-плохому бескомпромиссным высказыванием, рискующим напугать и оттолкнуть добропорядочных граждан. Правые же впадали в ярость, завидев на экране коммунистов — генсека компартии Хосе Диаса, Реглера, комдива Листера.
Из Вашингтона Ивенс и Хемингуэй вылетели в Лос-Анджелес, где один показ следовал за другим: отель «Амбассадор» (11 июля), дома Фредерика Марча (12 июля) и Залки Фиртель, филармония (13 июля, три тысячи зрителей).
Леди в норковых манто вскакивали с мест и вздымали сжатые кулачки: No pasaran!
[12] — Залка Фиртель.
Фицджеральд телеграфировал Хемингуэю:
Фильм выше всяких похвал, и твоя позиция тоже.
Прокат «Испанской земли» столкнулся с открытым саботажем. В Детройте показы сорвала полиция. В Род-Айленде фильм запретили. Отовсюду сыпались отказы перепуганных владельцев залов. Выручила нью-йоркская коминтерновская прокатная контора Prometheus Pictures: два миллиона человек в шестидесяти городах увидели фильм в четырехстах арендованных ею залах.
Смысл турне Мальро, Клайна и Ивенса не сводился к пропаганде. На одном показе у Марча присутствующие (Колдуэлл, Ланг, Любич, Монтгомери) пожертвовали тринадцать тысяч долларов. Всего в Голливуде Ивенс собрал более двадцати тысяч, этого хватило на покупку 61 санитарной машины для республиканской армии.
Да, фронт задыхался от нехватки машин, но еще они имели символический смысл для Хемингуэя, Дос Пассоса, Лоусона, Коула, водителей на Первой мировой. Для «потерянного поколения» Испания реабилитировала войну как таковую и тем самым реабилитировала их юность, оказавшуюся не столь уж бездарно и беспощадно загубленной, коли ее абсолютно негативный опыт мог послужить благородному делу.
Оттого, что в молодости пришлось повидать войну, ты знал, что Ивенс и Ферно будут убиты, если и дальше будут так рисковать. И перед тобой вечно стояла моральная проблема: в какой степени ты их удерживаешь из разумной и основанной на опыте осторожности, а в какой степени это просто не столь красивая осторожность обезьяны, обжегшейся на молоке. Эта часть фильма в моей памяти — сплошной пот. И жажда, и вихри пыли; и кажется, на экране это тоже немножко видно. — Хемингуэй.
* * *
Успехи антифашистской пропаганды в США спровоцировали контрудар франкистов. Клайну и Хемингуэю они противопоставили «своего» янки. Бородатый и, наверное, не менее храбрый, чем они, гигант Рассел Палмер (в красном берете и комбинезоне цвета хаки — вылитый испанский трудяга) руководил нью-йоркским агентством Peninsular News Service и издавал несколько журналов, лоббировавших интересы мятежников. Съемки его «Защитников веры» санкционировал лично Франко.
Палмер безусловно обыграл красных по зрелищности и размашистости. «Защитники веры» (1938) вошли в историю как первый цветной документальный фильм о войне. Его цветущая пышность впечатляет и поныне, но — в сочетании с апелляцией к вкусам и стереотипам американского среднего класса — производит почти непристойный эффект. Съемки корриды, купания коней в закатной лазури Бискайского залива и переполненных нарядной беззаботной публикой кафе на территории, контролируемой мятежниками, безусловно, уместны в рекламном фильме, зазывающем в Испанию туристов, но никак не в репортаже из истекающей кровью страны.
Палмер — буквально по пунктам — дезавуировал информацию, которую доносили до американцев его идеологические враги. Клайн воспел гуманитарный подвиг доктора Бетьюна? Так вот вам сцены образцовой работы франкистской полевой медицины: девушки из лучших семей с радостным нетерпением ждут, когда подойдет их очередь сдать свою «кровь с молоком» для раненых защитников веры. Победа Франко ввергнет Испанию в новое средневековье? Да что вы! Этот мудрый политик осчастливит послевоенную Испанию своего рода национальным вариантом «нового курса» за вычетом рузвельтовской «классовой ненависти». Превосходство в небе обеспечили мятежникам немецкие и итальянские союзники? Да всмотритесь же в лица летчиков-франкистов: все как один, «чистокровные испанцы». Даже Иностранный легион, растолковывал Палмер, так называется лишь потому, что воевал за рубежами Испании. Другое дело — сторонники Республики. Палмер получил уникальную возможность снять пленных американских интербригадовцев и воспользовался ею, чтобы задержать взгляд камеры на негритянских лицах. Какие еще требуются доказательства и заговора мирового коммунизма против Испании, и расовой неполноценности красных?
У любого расиста найдутся свои, «хорошие» негры. «Хорошие негры» Палмера — марокканские головорезы Франко. Великолепная сцена их конной атаки вызывает в памяти архетип вестерна: кавалерия спешит на помощь белым людям, осажденным краснокожими. Зрелищность маскировала откровенный идиотизм закадрового комментария: воинственность и беспощадность «мавров» объяснима и оправдана их благородным гневом против осквернителей католических храмов и монастырей.
* * *
В Испании погиб опальный секретарь голливудского обкома: Бад Шульберг покажет КРАД, что читал в коммунистической газете о расстреле «предателя» Лоуренса.
Что ж, такой финал партийной карьеры в те свинцовые годы в порядке вещей: почти естественная смерть, даже поучительная. Правда, не совсем понятно, в чем ее мораль. Ее просто интерпретировать и в антикоммунистическом ключе «за что боролся, на то и напоролся», и в сталинском духе: товарищ развалил партработу, получил шанс реабилитировать себя, но горбатого могила исправит — от самодурства и нечистоплотности один шаг до предательства.
