Готовы ли романтики и идеалисты принять — всем сердцем — чужую войну как свою и примириться с террором как неминуемой данностью гражданской войны, или нет? К испытанию такой дилеммой интеллигенция по определению не могла быть готова. А впечатлительный Дос — не готов вдвойне: личная трагедия, пережитая им в Испании, перевесила трагедию республики.
Помимо съемок «Испанской земли» его влекла в нежно любимую Испанию перспектива встречи с Хосе Роблесом. Аристократ и эмигрант, преподаватель Мэрилендского университета, он был не только переводчиком, но и старейшим другом Доса. Если Хемингуэя тот знал с 1918-го, а с Лоусоном побратался в 1917-м, то Роблеса полюбил с первой случайной встречи в поезде, идущем в Толедо, еще в 1916-м. Война застигла Роблеса на родине, где он проводил каникулы: перечеркнув американскую карьеру, он остался служить республике.
Перед отъездом на Доса нагнал страху анархист Треска:
Если в Испании тебя угораздит не понравиться коммунистам, они не будут «считать до трех», а всадят тебе пулю в голову.
Пророчества Трески материализуются. По старому адресу Роблес не живет. Когда Дос наконец находит его жену, оказывается, что Роблес исчез еще в декабре 1936-го. Она не хочет или не может сказать даже, где он работал. Роблес вернулся с работы (с какой?), только устроился почитать книгу, как в дверь постучали (кто?). Они (кто?) сказали, что он им нужен ненадолго, не волнуйтесь.
У Доса есть выход на высшие эшелоны власти: республика кровно заинтересована в «Испанской земле», банкет в честь съемочной группы посещает министр иностранных дел. Дружба — не аргумент в большой политике, и Дос напирает на то, что Роблес необходим на съемках. В посольстве США он пустит в ход другой неотразимый — меркантильный — аргумент: у Роблеса американская страховка, и, если он мертв, жена хотела бы получить ее, но для этого необходимо свидетельство о смерти.
К середине апреля он удостоверился только в аресте друга. Американский военный атташе не далее как 26 марта видел Роблеса в тюрьме. «Тонкогубый» Пепе Кинтанилья, которого Хемингуэй отрекомендовал как «главного палача», уверил, что Роблеса ждет справедливый суд: лучше бы Досу не тормошить занятых людей неуместными вопросами.
Вообще-то Дос не нуждался в рекомендациях Хема, чтобы поговорить с «палачом». Пепе — брат его старинного друга, художника Луиса Кинтанильи. Когда в 1934-м Луису грозил 16-летний срок за участие в восстании астурийских горняков, Хемингуэй и Дос устроили его выставку в нью-йоркской галерее Пьера Матисса, написали тексты для каталога, подняли на защиту художника Анри Матисса, Томаса Манна, Синклера Льюиса, Драйзера. К тому же Пепе — никакой не шеф госбезопасности, а простой секретарь главного «чекиста». Что касается болтовни Хемингуэя, тот просто интересничал перед дамами, присутствовавшими в ресторане «Флорида» при его встрече с Пепе: вот с какими монстрами я на короткой ноге. Дамы — это Геллхорн и та самая Джозефина Хербст.
Кто ищет, то всегда найдет. Дос добился правды.
Роблеса увела из дома «Специальная бригада». Это антитеррористическое подразделение боролось с пятой колонной террористическими методами и не совсем подчинялось правительству. Ее курировали 22-летний Сантьяго Каррильо, будущий «отец» еврокоммунизма, и Александр Орлов («Швед»), представитель НКВД. Командовал боевиками 23-летний виленский караим Иосиф Григулевич, он же «Юзик», он же Хосе Окампо. Будущий куратор неудачного покушения на Троцкого и феерически удачливый советский разведчик, он закончит жизнь членкором Академии наук, историком Латинской Америки. А пока что — штурмует защищенные дипломатическим иммунитетом квартиры, где «нейтральные» державы укрывают шпионов и диверсантов, и ликвидирует предателей. Вот и Роблес ликвидирован — как шпион — бригадой еще в феврале.
Роблеса «убили» Толстой и Достоевский: чтобы читать их в подлиннике, он выучил русский столь хорошо, что получил чрезвычайно ответственную и сугубо секретную работу. Насчет того, чьим переводчиком он работал, историки путаются в показаниях. То ли главного советского военного советника, корпусного комиссара Яна Берзина, то ли комбрига Владимира Горева, советского военного атташе, сыгравшего в ноябре 1936-го неоценимую роль в спасении Мадрида.
В принципе это неважно. Судьба у обоих «клиентов» одна на двоих. Их отзовут на родину (Берзина — в мае, Горева — в октябре), наградят, арестуют, расстреляют. Версия о том, что Роблес — разменная пешка в игре НКВД, копавшего под советников, популярна, но сомнительна: она проецирует на мадридские события последующее знание о судьбе генералов.
Логичнее предположить, что Роблес погиб за своего младшего брата Рамона, армейского капитана, ветерана колониальных войн. Он попадал в республиканскую тюрьму дважды, пытаясь выбраться из Мадрида и примкнуть к франкистам. В июле 1936-го не прошло и суток, как его освободили. Октябрьский арест длился менее трех месяцев. Рамона «условно» освободили в январе 1937-го, он укрылся в посольстве Чили, оттуда как-то перебрался в посольство Франции, а затем через Францию — на мятежную территорию. Вскоре он уже командовал табором — марокканским полком: таборы славились — даже на общем франкистском фоне — жестокостью.
Рамон — идейный враг. Тем удивительнее его счастливая судьба и тем сомнительнее, что Хосе «ответил за брата».
Вопрос, от кого Дос узнал о смерти друга, — отнюдь не технический.
Праздник в честь 15-й бригады разбил мне сердце.
Праздник в штабе 15-й интербригады в честь ее интеграции в армию республики состоялся 23 апреля. По распространенной версии, именно там Хемингуэй во всеуслышание объявил Досу, что его друг поплатился за предательство. Хему сообщила об этом Хербст, связанная с госбезопасностью. Оба они предстают чистой воды садистами, скрывавшими от Доса правду в ожидании возможности публично ранить его в самое сердце и унизить.
Почему такая жестокость? Дос раздражал Хемингуэя своей неприспособленностью к реалиям войны? Хемингуэй считал его трусом, а трус — пособник врага?
Досу не место на войне, потому что он не охотник. — Хербст.
По свидетельству Хербст, раздражение Хемингуэя — производное от его тревоги за друга. Назойливо стучась в двери подпольного мира спецслужб, задавая слишком много наивных и прямолинейных вопросов слишком опасным людям, он рисковал повторить судьбу Роблеса.
К началу банкета Дос уже узнал правду. Возможно, от Лайстона Оука. Этот странный, солидный, болезненный, длинноволосый американец, то ли преподаватель, то ли актер, работал в бюро иностранной прессы и писал антикоммунистические статьи, удостоившиеся цитирования самим Троцким. Предчувствие неминуемого столкновения между коммунистами и троцкистами носилось в воздухе, Оук чувствовал себя в опасности и рассчитывал на Доса, чтобы выбраться из Испании. Что могло убедить Доса помочь ему, как не рассказ о смерти Роблеса? Спасая Оука, Дос искупал метафизическую вину перед другом, которого спасти не успел.
Да, Хемингуэй и Хербст кое-что от Доса скрывали и провели вечер перед банкетом в мучительных сомнениях, сказать ли ему правду. Но правда эта заключалась не в том, что Роблес убит, а в том, что он передавал фашистам секретные документы. Во всяком случае, они были в этом убеждены, как и Ивенс, в 1986-м утверждавший, что Роблес работал на франкистов. Позже Хербст сочтет непростительной ошибкой то, что они не предъявили доказательств измены Роблеса, которыми их кто-то снабдил, Досу, представ в его глазах клеветниками и пособниками убийц.
