Французская публика ‹…› поразительно невежественна в отношении американской жизни и культуры. Ее представление об Америке складывается из впечатлений от прочитанных романов о социальном протесте и бунте («Гроздья гнева» воспринимаются как правдивое и репрезентативное повествование), романов американского вырождения (Фолкнер) и бессмыслицы (Синклер Льюис). Информационное перевоспитание французской общественности представляется мне фундаментальной и неотложной задачей американской демократической политики.
«Лицо зла» открылось ему в связи с реакцией интеллектуалов на московские процессы. В «испанские годы» (и без того трагические) казни старых большевиков испытали на прочность НФ. Перед тысячами левых встал проклятый вопрос, как относиться к террору в эпоху, когда категорическое деление на своих и чужих носит не манихейский, а совершенно объективный характер. Когда противостоять злу можно, лишь доверяя соратникам, а печальный опыт учит не доверять никому. Когда рефлексия и сомнения, да, синонимичны предательству. Когда надежда — синоним отчаяния: съемки «Надежды» — фильма о гибели надежды — Мальро завершал в Барселоне, в пригороды которой уже просочились передовые разъезды фашистов. Когда формально продолжается мирная жизнь, но сознание перешло на военное положение, разрыв между видимостью и сущностью сводит с ума, и избежать безумия можно лишь стиснув зубы, убеждая себя: все в порядке.
Друзья, враги и симпатизанты Советов закидали меня бесчисленными вопросами: нетерпеливыми, тревожными, озабоченными, ехидными, циничными, исполненными надежды. Что на самом деле происходит в СССР? Что за слухи о шпионах, расстрелах, атмосфере страха? Правда ли, что рухнула трудовая дисциплина ‹…› экономика в хаосе, а советские трудящиеся — одни из самых низкооплачиваемых и эксплуатируемых в мире? Есть ли симптомы формирования новых классов при диктатуре пролетариата? Можно ли увидеть в СССР улыбки на лицах? ‹…› Движется ли СССР к коммунизму, или коммунистическая цель утрачена? На первых порах вопросы ставили меня в тупик. Они отражали такое теоретические невежество, такое некритическое приятие чуши, распространяемой буржуазной прессой, такие искаженные взгляды на природу революции и своеобразие советской жизни, что любые усилия дать убедительный ответ, казалось, были обречены. Это было все равно что объяснить европейцу — чей образ Америки сформирован аляповатыми бульварными газетами, — что США — не безумная мешанина шумов, небоскребов, гангстеров, киноактеров и джаза. Что подавляющее большинство нашего народа живет в тихих домиках, что гангстеры и кинозвезды составляют ничтожную часть населения, а у миллионов американцев есть дела поважнее, чем свинговать в ритме джаза. Европеец покачает головой, но не очень в это поверит. — Кьюниц, New Masses, 19 октября 1937 года.
* * *
Московские процессы стали фактором внутренней политики США, когда в январе 1937-го по соседству с ними объявился Троцкий. Высланный из СССР в 1929-м, он мыкался по свету — ни одна страна не была рада человеку, чье имя стало синонимом Революции, — пока убежище не предоставил ему мексиканский президент Карденас.
Характерная деталь передает вкус и цвет эпохи. В феврале 1937-го в Мехико уезжал по своим музыкальным делам Боулз. На вечеринке у поэта Латуша ему передали необременительную посылку — пятнадцать тысяч стикеров: «Троцкий опаснее всего», «Троцкому не место в Мексике».
И — сакраментальное: «Троцкий должен умереть!»
На процессах «Троцкистско-зиновьевского центра» в августе 1936-го и «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в январе 1937-го Троцкого и его сына Льва Седова назвали фашистскими шпионами, дирижерами террора и заговоров. Троцкий развил бешеную деятельность, чтобы очистить свое имя и усадить на виртуальную скамью подсудимых самого Сталина. Его усилиями в марте 1937-го была создана — на базе существовавших в США, Англии, Франции и Чехословакии комитетов в защиту Троцкого — Комиссия по расследованию обвинений, выдвинутых против Троцкого на московских процессах, во главе с достопочтенным восьмидесятилетним философом Джоном Дьюи. В нее вошли революционеры-антисталинисты: Треска, французский синдикалист Альфред Росмер, Отто Рюле — соратник Либкнехта и Люксембург. Но преобладали университетские интеллектуалы — либералы-антикоммунисты. Исход апрельских слушаний на вилле Риверы, приютившего Троцкого, был столь же предопределен, как исход московских процессов. 9 мая на митинге в Нью-Йорке Дьюи объявил: Троцкий и московские жертвы невиновны. Этого было недостаточно, чтобы левые отказались от солидарности с СССР и тем более от своих принципов, идеалов, иллюзий.
Из крупных фигур оступился разве что Уолдо Фрэнк, навестивший Троцкого: Старик запросто его распропагандировал, что стоило Фрэнку председательства в ЛАП. Типичный случай: как правило, речь шла о выборе не между коммунизмом и антикоммунизмом, а «сталинской» и «троцкистской» версиями коммунизма. Скептики-одиночки, не связанные партийными обязательствами, занимали агностическую позицию.
Сила дела Троцкого в невероятности обвинений, выдвинутых против него… Но Троцкий портит все дело, точно так же нападая на Сталина… Теперь, когда я провел почти три часа со Сталиным ‹…› мне так же трудно поверить, что он является вульгарным гангстером, как и в то, что Троцкий является убийцей. — Бернард Шоу.
Троцкий является великой моральной силой в мире, однако Сталин придал достоинство человечеству, и так же, как инквизиция не проистекала из основного достоинства христианства, так и московские процессы не проистекают из основного достоинства [коммунизма]. — Мальро.
[Троцкому] не хватило чувства достоинства, чтобы промолчать, и его писания принесли большую — слишком большую! — пользу реакции. — Стефан Цвейг.
Современники не сомневались, что у жертв Сталина, обладавших опытом столь же беспощадной борьбы, нет презумпции невиновности в философском смысле. Реакцию «сталинцев» предопределял уже сделанный ими антифашистский выбор. Психологически они перешли на военное положение: отрицание официальной версии процессов равнозначно удару в спину СССР, бастиону антифашизма.
С литературной точки зрения, дело «Антисоветского троцкистского центра» — экстраординарная комбинация невыдуманного детектива и высокой елизаветинской трагедии с элементами комедии. Я готов согласиться с тем, что это постановочный спектакль, лишь допустив, что к нему приложили руку Марло и Уэбстер. С информативной точки зрения, он отвечает на большинство вопросов, возникших у меня на основе коротких газетных отчетов о процессе. — Каули, New Republic, 7 апреля 1937 года.
«Сталинцу» Каули вторил — слово в слово — Джозеф Дэвис, посол в СССР, в письме госсекретарю Халлу:
Строить гипотезу о том, что это судебное разбирательство было сочинено и поставлено на сцене в качестве художественно-политической драмы, означает предполагать здесь присутствие театрального творческого гения Шекспира или Беласко.
* * *
Левое крыло НФ выражало свое отношение к процессам — точнее говоря, к реакции на процессы в США — в открытых письмах.
