Фостер признает, что позиция партии стала ошибочной уже летом 1940-го: с падением Франции империалистическая война обрела антифашистский, освободительный характер. Коммунистам Франции меж тем пакт нанес самый тяжелый урон. С началом войны правительство запретило компартию как агента вражеского влияния и бросило в тюрьму депутатов-коммунистов.
Фостера опередил Клаус Манн, равнодушный к коммунистической риторике:
Особенно отчаянно положение ‹…› французских коммунистов. К скорби, которую они делят со всеми, должно добавляться горькое чувство раскаяния. Ибо если в катастрофе виноваты в первую очередь крайне правые, все же нельзя упустить из виду со-ответственность, со-вину крайне левых. ‹…› Будет ли Третий Интернационал ‹…› стоять на том же, игнорируя и саботируя войну, ведь ‹…› дело идет о свободе? ‹…› Америке тоже необходимо принять участие в этом споре: Рузвельт это знает, мы все знаем это; почему этого не хотят понять американские коммунисты? Их партийные органы сосредоточивают всю свою ненависть на «поджигателях войны в Вашингтоне», обнаруживая в то же время в миротворцах Берлина «революционные черты». Разве Гитлер не высказался за «ломку налоговой кабалы»? И кстати, есть немецко-русский пакт о ненападении… Неужели в сталинских кругах полагаются на то, что нацисты именно этого пакта не нарушат? После всего, что мы пережили, такая слепота кажется почти непростительной!
В тот же день, 29 июня 1940 года, он продолжил запись:
Непростительной? Да, теперешнее поведение спутников Кремля труднее понять, еще труднее простить. Однако не будем забывать, что «демократической» стороной совершено все, чтобы вынудить Советский Союз и его друзей к этой гибельной позиции! Подумаем об Испании! Подумаем о Мюнхене! Из страха перед коммунизмом взрастили фашизм, а теперь, когда обнаруживают, что на них напал собственный протеже (то есть фашизм), ожидают содействия от коммунистов!
Ирония ситуации в том, что новая позиция компартии отразила самые что ни на есть народные чаяния: «Америка прежде всего». Коммунисты никогда не были большими американистами, чем в дни пакта. ФДР, напротив, взял курс на подготовку (или втягивание) США в войну. Если вспомнить, что именно тогда началась кромешная военная экспансия США, трудно не пожалеть об отказе ФДР от изоляционизма.
* * *
Впервые крупная группа интеллектуалов демонстративно порвала со «сталинцами»: Маклиш, Каули, Томас Манн, Ван Вик Брукс и даже редактор New Masses Грэнвилл Хикс, только что подписавший «призыв четырехсот». Оформился лагерь «либеральных антикоммунистов», сыгравший двусмысленную, если не предательскую роль в эпоху черных списков: в момент экзистенциального выбора антикоммунизм перевесит либерализм. Обитатели писательской колонии Ядду едва разняли «сталиниста» Блицстайна и поэта Делмора Шварца (будущего, кстати, наставника Лу Рида), сошедшихся из-за пакта почти в рукопашной.
А тут еще подоспела финская война, вынужденный характер которой опять-таки не был растолкован. Части попутчиков Финляндия казалась второй Испанией.
Сопротивление маленького, но гордого народа воспела Марта Геллхорн, только что прошедшая Испанию. Хельсинки под советскими бомбами она описывала с той же интонацией, что Мадрид под немецкими, хотя в Финляндии речь о тотальном авиатерроре не шла.
Роберт Шервуд, живой классик («Мост Ватерлоо») и спичрайтер ФДР, получил в 1936-м «Пулитцер» за пацифистский гротеск «Восторг идиота» (экранизирован в 1939-м). Его пафос — обличение плутократов, готовых утопить мир в крови, — был созвучен новым лозунгам компартии. Но, как и коммунисты, Шервуд (за что его почему-то никто не клеймил позором) совершил идеологическое сальто.
Его новая пьеса «Да сгинет ночь» (апрель 1940-го) повествовала о трагической судьбе семьи доктора Каарло Валконена, лауреата Нобелевской премии, христианина и мужа американки Миранды. Альфред Лант, постановщик пьесы, игравший доктора, был загримирован под Томаса Манна. Сражаясь с русскими агрессорами, погибал сын доктора, потом и он сам. Оставшись в одиночестве, Миранда готовилась с ружьем в руках умереть на пороге родного дома. И герои, и автор были уверены, что линию Маннергейма штурмовали не советские, а немецкие войска.
Было бы логично, если бы Голливуд присоединился к кампании против СССР. Но магнаты промолчали: лишь несчастные три фильма 1939–1941 годов можно назвать антисоветскими. Да и то: среди них безусловный антисоветский характер носил лишь «Лыжный патруль» (премьера — 10 мая 1940-го). Соперничество двух лыжников, советского и финского, начавшись на Олимпиаде 1936 года, продолжалось на фронте.
Два других фильма — комедии: «Ниночка» (реж. Эрнст Любич, 6 октября 1939-го), снятая еще в эпоху НФ, и «Товарищ Икс» (реж. Кинг Видор, 13 декабря 1940-го). В «Ниночке» играли левые либералы Мелвин Дуглас, Бела Лугоши, Александр Гранах. Двое из них знали жизнь в СССР не понаслышке.
Любич провел в Москве медовый месяц, апрель 1936-го — не столько из политического, сколько из этнографического любопытства: родители новобрачных вышли из черты оседлости. Несмотря на сугубо приватный характер поездки, новобрачных чествовал начальник Главного управления кинопромышленности Борис Шумяцкий. В Москве жил Густав фон Вангенхайм, давний — со времен учебы у Рейнхардта — друг Любича, актер двух его фильмов, исполнитель главной (но не заглавной) роли в «Носферату», коммунист, политэмигрант. Приезд Любича совпал с его звездным часом. Вангенхайм готовился к съемкам «Борцов» — единственного фильма, созданного силами немецких эмигрантов. Они видели в «Борцах» первую ласточку «кино в изгнании» как антагониста нацистской киноиндустрии, но фильм оказался и последним шедевром «Межрабпомфильма», и просто последним для многих участников, жертв Большого террора. Сам Вангенхайм не пострадает, но в том же 1936-м окажется причастен, хотя и косвенно, к аресту и гибели Каролы Неер.
Но пока что Густав и его жена, актриса Инга, полны радостных надежд. Любич с Ингой встретились, очевидно, впервые. Во всяком случае, надо было не иметь ни малейшего представления о его темпераменте и жизненной философии, чтобы так пылко призывать на бой за рабочее дело, как делала это Инга. Впрочем, она не зря растрачивала красноречие. Возможно, именно она — прообраз Ниночки.
Расставаясь, Любич спросил Густава — «только честно», — счастлив ли тот. Да, Густав был счастлив. Любичу в СССР не понравилось.
Еще меньше понравилось там Гранаху, хотя само правительство СССР пригласило его сыграть в «Борцах». В ноябре 1937-го его арестовали, но быстро освободили — очевидно, по ходатайству Фейхтвангера.
Однако Россия что у Любича, что у Видора, вопреки общественному мнению, уравнявшему «два тоталитарных режима», предпочтительнее Германии.
Хорошо: Любич по своему темпераменту добр. Из «его» СССР нагрянули в Париж чудные комиссары, ничем не отличающиеся от послов опереточных балканских деспотий из голливудских сказок.
Другое дело — Видор: суровый, эпический режиссер умел быть жестоким. Но «Товарищ Икс» — самый легкомысленный его фильм, интонацию задает уже вступительный титр: «Сказочная страна степей, самоваров и шпионов, бородачей, медведей, бомб и борща, где может случиться все что угодно. И, как правило, случается».
