«Обратите особое внимание на то, чтобы пластинки паковали крайне бережно, во избежание повторения подобных инцидентов», — скорбно инструктировал Гувер нью-йоркский офис ФБР.
* * *
Вскоре Вуди Гатри начертает на своей верной гитаре «Эта машина убивает фашистов» и сложит балладу в честь русской девушки:
Мисс Павличенко, кто ж не знает ее.
Россия — твоя страна, сражение — твоя игра.
Твоя улыбка сияет, как утреннее солнце,
Но твое оружие сразило свыше трехсот нацистских псов.
Сразило ее оружие, да,
Сразило ее оружие.
Сразило ее оружие. ‹…›
Не хотел бы я оказаться вражеским парашютистом в твоей стране. ‹…›
Не хотел бы найти конец от руки такой красавицы,
Если ее имя — Павличенко, а мое — три-ноль-один.
Героическая девушка-снайпер Людмила Павличенко, агитировавшая Америку за открытие второго фронта, покорила сердце не только Гатри, но и Элеоноры Рузвельт, став на время — Голливуд неисправим — самой яркой светской звездой Беверли-хиллз.
После обеда наши дипломаты пригласили меня на прогулку.
— А куда мы поедем? — поинтересовалась я.
— Гм… Как бы вам сказать… Во всяком случае, вы не пожалеете, — последовал неопределенный ответ. — В этих краях живут наши хорошие знакомые. Наведаемся к ним, а попутно вы полюбуетесь чудесами ботаники. В общем, будет вам о чем вспомнить. Места между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом славятся своей экзотической растительностью. ‹…›
Машина остановилась у дома, который был едва виден из-за обступивших его со всех сторон деревьев и кустарников. ‹…›
Уверенная в том, что в этом доме живет кто-то из наших, что товарищи из консульства меня попросту разыгрывают, я изо всех сил забарабанила кулаком в дверь.
Каково же было мое изумление, когда в проеме распахнувшейся двери я увидела человека, которого невозможно было спутать ни с кем другим. Это был Чарли Чаплин! ‹…›
Чаплин, уже немолодой тогда человек, пройдясь на руках к корзине с напитками, принес мне в зубах бутылку шампанского. И еще больше удивилась я, когда он — на виду у всех — бережно усадил меня на диван и принялся целовать мне пальцы. «Просто невероятно, — приговаривал он, — что эта ручка убивала нацистов, косила их сотнями, била без промаха, в упор». Репортеры начали фотографировать мою руку крупным планом. Потом, через некоторое время, я увидела этот снимок во многих американских газетах.
Нашлись провокаторы, покусившиеся на героический образ Людмилы. Точнее говоря, провокаторов нашел Бесси. Ими оказались автор пьесы Doughgirls («Девушки из теста» или «Девушки из бабла») Джордж Кауфман и бродвейский постановщик Джозеф Филдс. Свои, в общем-то, люди. Кауфман подписал «призыв четырехсот» (1939). Филдс обычно (но не в этот раз) работал в дуэте с коммунистом Эдвардом Ходоровым.
Если вся пьеса в целом отличается самым дурным вкусом, то все, что касается Павличенко, просто порочно. Я полагаю, что даю повод обвинить меня в отсутствии чувства юмора. Да. Это так. Когда речь заходит о Людмиле Павличенко, я, как и многие тысячи американцев, теряю чувство юмора. Мне не нравится пасквиль на всемирно знаменитую героиню, сочиненный господином ‹…› чей этический кодекс умещается во фразе «все ради красного словца». Когда ее и то, что она воплощает, — советский народ — превращают в повод поржать, я яростно протестую. Я протестую против того, что ее выставили в карикатурном виде. Я протестую против приписанных ей реплик: «Деньги делать так просто — просто сдавай в аренду (ленд-лиз)!» Я протестую против сцены, в которой она созывает «митинг трудящихся четвертого этажа» в вашингтонском отеле. Я протестую против того, что говорит о ней другой персонаж: «Мужчины интересуют Наталью только как мишень». Несмотря на прославивший Джорджа Кауфмана стиль — быстрый, ловкий, эффектный, — я говорю: это прокисшее тесто, и хрен с ним. — New Masses, 19 января 1943 года.
Кауфман сделал фоном матримониального водевиля сугубо вашингтонскую проблему. На работу и службу в столице призвали столько народу, что свободное жилье кончилось в мгновение ока. Апартаменты, где проводили медовый месяц герои водевиля, превратились в безумную коммуналку. Что русскому здорово, то американцу смерть. Снайпер Наталья Москорофф, истомившаяся в отдельном номере, с восторгом влилась в привычный коммунальный мир. Гнев Бесси утрирован и беспомощен: страшнее антисоветчины, чем водевиль Кауфмана, в Америке, влюбленной в русских, было не сыскать. Появление Натальи сигнализировало лишь о популярности Павличенко, как и экранизация «Девушек» (1944) с Евой Арден в роли Натальи.
Характерно, что о «после СССР в Голливуде», спецпредставителе Комитета по делам кинематографии (КДК) Михаиле Калатозове, тот же Бесси писал без особого почтения.
Его красивая жена-актриса
[29] приготовила и подала один из тех русских ужинов, которые длятся часами не только из-за количества блюд, но и потому, что каждое блюдо неоднократно прерывается тостами.
Калатозов и его жена не говорили по-английски.
Хозяин провозгласил тосты в честь своей жены, Бетт Дэвис, Нормана Корвина, переводчицы Зины, Золтана Корды, меня, моей жены и носимого ею во чреве ребенка, который, будь то мальчик или девочка, понесет вперед великие демократические и даже революционные традиции американского народа.
Он пил не из бокала, а из рога, и его способность поглощать водку была столь же поразительной, как и его аппетит. Его громовый голос, наверное, был слышен через четыре дома, и он терпеть не мог, чтобы его прерывали.
* * *
Медовый месяц США и СССР длился почти четыре года.
В 1942-м Time объявил Сталина человеком года. В 1943-м Life посвятил СССР спецвыпуск со Сталиным на обложке. Америка восхищалась его чуть уловимой, спрятанной в усы улыбкой (скорее, тенью улыбки), которую запечатлела Бурк-Уайт, единственная американская журналистка, снимавшая мать Сталина, и единственная, оказавшаяся в Москве 22 июня. Безнадежно непроницаемый «Джо» (странно было бы требовать от Сталина военной поры голливудской улыбки) чуть расслабился, увидев, как Литвинов, посол в США, словно мальчишка-ассистент, легким движением руки меняет лампы-вспышки, будто всю жизнь только этим и занимался.
Колдуэлл, муж Бурк-Уайт, написал повесть о партизанах «Всю ночь напролет». Йип Харбург — хит «И имя ее — Россия». По инициативе Робсона вышел сборник «Любимые песни Красной армии и флота». Моднейший бэнд «Фред Уоринг и Пенсильванцы» наяривал «Три танкиста, три веселых друга» по радио NBC. На CBS Орсон Уэллс читал «Петю и волка». Сэндберг посвятил стихи Шостаковичу. Седьмой симфонией Шостаковича дирижировал 4 октября 1943-го Стоковский. Пятой симфонией, посвященной Роем Харрисом советскому народу и исполненной в 25-ю годовщину Красной армии, 23 февраля 1943 года, — Кусевицкий. Даже этот белоэмигрант перешел на язык агитпропа, назвав искусство «мощным оружием войны».
