Клёрман поставил в театре «Гильдия» «Русских людей» Симонова в адаптации Одетса. Премьеру посетили Литвинов и американский посол в Москве — адмирал Стэндли, министр финансов Моргентау, прочая знать. Спектакль, впрочем, выдержал всего лишь 39 представлений. Не состоялась и экранизация «Русских людей» Майлстоуном на основе версии Одетса и с Ингрид Бергман в главной роли, задуманная продюсерами Борисом Морросом и Сэмом Спигелем. Моррос — единственный достоверно установленный советский разведчик в Голливуде, но это отдельная история: к фильму по Симонову НКГБ отношения не имел.
Ленгстон Хьюз воспевал Сталинград:
К нему с надеждой тянутся все те,
Кто все еще блуждает в темноте,
Не зная, как себе помочь.
Нащупав путь, они бредут сквозь ночь
И, как пароль, друг другу говорят
Одно лишь слово:
«Сталинград».
Эдвард Робинсон мечтал выступать на фронте, перед бойцами Красной армии, сыграть в советском фильме. Но Глава КДК Большаков ответил: «Кинокомитет не предвидит возможностей использования Робинсона в советских картинах».
Синатра как простой волонтер принимал в офисе ПРВ одежду, пожертвованную нью-йоркцами русским людям. В честь ПРВ Эллингтон 23 января 1943-го исполнил в Карнеги-холле симфонию «Черное, коричневое и бежевое». Радио разносило по всей Америке стихи, которые Стивен Бене — поэт и агент УСС — прочитал на очередном благотворительном банкете ПРВ на тысячу человек в нью-йоркском отеле Waldorf-Astoria 18 мая 1942-го:
За Россию, за непобедимый народ,
За народную непобедимую армию,
За красноармейцев и партизан,
За наших собратьев по оружию,
За великий народ, что остановил
Огромную машину, пожиравшую нации,
Остановил и порвал ее передачу.
Да что там Бене. Джей Горни и Генри Майерс положили на музыку строки специального бюллетеня, выпущенного генералом Макартуром, убежденным антикоммунистом, после разгрома немецких войск под Москвой:
Сложившаяся ситуация свидетельствует о том, что надежды цивилизации покоятся на достойных знаменах храброй Красной армии.
Когда Джея вызвали в КРАД, его спросили, писал ли он музыку для песни о Красной армии. Он сказал: «Да, но только музыку. Слова написал генерал Макартур». — Эдвард Элиску.
* * *
Лоузи в ожидании, когда же армия наконец ответит ему взаимностью и призовет под свои знамена, за такую же символическую плату, как в ФТП — 30–35 долларов в неделю — режиссировал шоу-митинги ПРВ в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, Чикаго, Детройте.
Белоэмигрант Семененко, питавший горячие патриотические чувства к России, работал вице-президентом Первого национального банка в Бостоне. Банк много инвестировал в ведущие киностудии. Мне было достаточно сказать ему: я хочу Тайрона Пауэра, Элеонор Пауэлл, да кого угодно — и он их привозил. Ораторами на первом митинге были лорд Галифакс, Громыко, Генри Уоллес и Джозеф Дэвис.
Апогея кампания за второй фронт достигла 22 июля 1942-го: по призыву КПП шестьдесят тысяч человек собрались в парке Мэдисон-сквер. Честь считаться режиссерами митинга у Лоузи будет оспаривать Мартин Ритт.
Тот, кто мешает нашим усилиям, кто требует невмешательства, является врагом нашей республики. — Cенатор Клод Пеппер.
У нас есть люди, есть необходимые материалы. И мы знаем лишь один путь к победе — немедленное открытие второго фронта. — Джозеф Керран.
С четырнадцатиминутным обращением по телефону из Голливуда выступил Чаплин.
На полях сражений в России решается вопрос, восторжествует демократия или погибнет. Судьба союзников в руках коммунистов. Русским очень нужна помощь. Они просят нас открыть второй фронт. Можем ли мы позволить себе ждать до тех пор, пока будем полностью готовы и уверены в победе? Можем ли мы позволить себе роскошь играть наверняка? Россия сражается у последней черты. Но эта черта — и последний оплот союзников. Когда рушится наш мир, наша жизнь, наша цивилизация, мы обязаны пойти на риск. ‹…›
Остерегайтесь умиротворителей — они выползут из своих нор и станут требовать заключения мира с Гитлером-победителем и скажут: «К чему жертвовать жизнями американцев? Мы можем договориться с Гитлером по-хорошему». Берегитесь нацистской ловушки. Нацистские волки напялят овечьи шкуры. Они предложат нам выгодные условия мира, и, не успев опомниться, мы окажемся в плену у нацистской идеологии. И тогда мы станем их рабами. Нацисты отнимут у нас свободу и будут контролировать наши мысли. Гестапо будет управлять миром. Они будут управлять нами и на расстоянии. ‹…› Прогресс человечества будет приостановлен. Права меньшинства, права рабочих, гражданские права — все это уйдет в прошлое.
Чаплин — наряду с Робсоном — солировал среди агитаторов за второй фронт. Еще радикальнее выступил он на десятитысячном митинге в Сан-Франциско 10 мая 1942 года.
Я не коммунист, я просто человек и думаю, что мне понятна реакция любого другого человека. Коммунисты такие же люди, как мы. Если они теряют руку или ногу, то страдают так же, как и мы, и умирают они точно так же, как мы. Мать коммуниста — такая же женщина, как и всякая мать. Когда она получает трагическое известие о гибели сына, она плачет, как плачут другие матери. Чтобы ее понять, мне нет нужды быть коммунистом. Достаточно быть просто человеком.
Триумф триумфом, но после митинга Чаплин ощутил «в воздухе» настороженность, смущение, тревогу.
«А вы смелый человек», — сказал Гарфилд, намекая на мою речь. Его замечание меня встревожило: я вовсе не собирался проявлять свою доблесть и еще меньше — становиться борцом за какое-то дело. ‹…› Замечание Джона расстроило меня на весь вечер. Но грозовые тучи рассеялись, и жизнь в Беверли-Хиллз после моего возвращения пошла по-прежнему.
Впрочем, после июльского выступления Чаплина в Нью-Йорке они вновь сгустились. Чаплин одновременно получил приглашение выступить на очередном митинге в Карнеги-холле и настойчивую просьбу «очень большого человека» из Вашингтона (то есть ФДР) воздержаться от выступления, переданную ему за партией в теннис Джеком Уорнером: «Просто читай по губам: не ходи туда». От себя Уорнер добавил безобразный комментарий: «Мы просто не готовы к открытию второго фронта и не готовы сейчас загубить миллион человек из-за воплей Сталина».
Чаплин был в долгу перед ФДР, тремя с половиной годами раньше санкционировавшим работу над «Великим диктатором», однако долг этот не вернул и на митинге выступил.
В результате ‹…› моя светская жизнь исподволь сошла на нет. Никто больше не приглашал меня провести уик-энд в богатом загородном доме. — Чаплин.
Зеленый лужок, на котором отец разбил изящный корт, опустел по воскресеньям. Я думаю, отец был в те дни самым одиноким человеком в Голливуде. — Чарльз Чаплин-младший.
