– Я поспрашиваю, конечно, но предупреждаю, что толку не будет. Костенко – это среди следаков считай Ленин.
– В смысле?
– Ты возьмешься бочку на Ильича катить? Вот… И они не будут. Любой другой бы был, так с удовольствием, но под Костенко никто копать не станет. Оставь ты эту затею, Женя.
– Ну как оставь-то?
– Так и оставь. Добьешься только, что тебя самого посадят, кто тогда за твоей мамой будет смотреть? На Гальку точно не рассчитывай.
– Ты просто узнай, пожалуйста. Теоретически.
Вадим вздохнул:
– Хорошо, Женя, но поверь, будет только хуже.
Жизнь катилась своим чередом, будто ничего не произошло. По-прежнему он сидел на кафедре изгоем, только пил чай в компании Тимченко, проверял рефераты, а вести занятия так ему и не давали.
Дня через два после их телефонного разговора Евгений, вернувшись с работы, застал у себя Вадима, которого незадолго до его прихода впустила Авдотья Васильевна. Он показывал маме альбом с семейными фотографиями, но истинная цель его визита была иной. Все-таки он хотел отговорить Евгения заявлять на Костенко.
– Ты пойми, – тихо увещевал Вадим, когда они уединились на кухне под предлогом покурить, – куда бы ты ни сунулся, наткнешься на Костенковского ученика, которого он не только наставлял, но и вывел в люди. Прикинь, так совпало, что его и рядовые сотрудники любят, и наверху очень даже уважают. Орденоносец, заслуженный работник, вся пурга, а тут ты со своими домыслами.
– Я просто прошу разобраться, вот и все.
– Ты понимаешь, какие головы направо-налево полетят, если ты вдруг прав? Костенко что, он на пенсии, а другие огребут по полной, причем кто меньше всех виноват, больше всех получит.
– Это везде так.
– Никто не будет рисковать своим местом ради справедливости, пойми. Ты в глазах каждого работника правоохранительных органов будешь выглядеть диверсантом, пытающимся подложить мину под их кресло, и единственное, что они захотят с тобой сделать, это обезвредить.
– Каким образом, интересно?
– Посадят или засунут в психушку, что еще хуже. С зоны в конце концов откинешься, а из дурки никогда. Голову тебе не вернут.
Евгений пожал плечами. В словах Вадима был свой резон, и перспектива, нарисованная им, представлялась весьма реалистичной, и правда то, что он себе не принадлежит, но, с другой стороны, не может взрослый мужик прятаться за маминой юбкой.
Простились дружески, а мама после ухода гостя долго грустила, ведь оказалось, что Вадим вполне приличный парень и она навеки рассорилась с сестрой из-за глупых предрассудков и наветов.
– Ах, если бы только мы проявили тогда немного больше снисходительности, так жили бы сейчас одной семьей, – вздохнула она, – но вот поди ж ты, нашла коса на камень… Надеюсь, что, когда я умру, ты восстановишь с ними нормальные родственные отношения.
В понедельник он досиживал последние секунды трудового дня, когда Таня сквозь зубы позвала его к кафедральному телефону. Евгению казалось, она считает, что обязана ненавидеть преподавателя Горькова в три раза яростнее, чем другие кафедральные дамы, искупая этим отсутствие высшего образования.
– Спасибо, Танечка, – сказал он ласково.
Взял трубку и услышал сухое:
– Это Лидия. Надо поговорить.
Коленки подогнулись, но он собрался с силами и сказал:
– Если надо, говорите, я слушаю.
– А три метра до столовой не можете дойти? Я здесь, из автомата звоню.
Это было очень неразумно, но так захотелось ее повидать, что Евгений быстро надел куртку и помчался, бросив на столе раскрытый реферат – подобной небрежности за ним сроду не водилось.
Столовая тоже уже закрывалась, и Лидия стояла под фонарем, увлеченно читая какую-то толстую книгу.
Евгений успел еще подумать, что если бы он был молодой, а Лидия – его девушкой, то он бы подкрался к ней, схватил и напугал, а книжка упала обязательно в лужу, и Лида бы его обозвала как-нибудь ужасно… Но тут она заметила его и с треском захлопнула свой фолиант.
– Евгений Павлович…
– Лида…
Они шагнули друг к другу и так же синхронно, как в танце, отступили назад.
Евгений откашлялся:
– Лидия Александровна, разрешите, я сам скажу. Вы нравитесь мне, сами знаете. Я еле сдерживаюсь, чтобы не наброситься сейчас на вас, и тогда, у вас дома, мое поведение было непозволительным. Осмелюсь предположить, что я тоже вам не совсем безразличен, но…
– Все это, конечно, очень интересно, – перебила Лидия, – но я к вам не по этому вопросу.
– Нет?
– Нет!
– Извините.
– Помните того здорового парня, с которым я была в столовке?
Евгений кивнул.
– Так вот, он пишет диссертацию про убийц, поэтому у него много друзей в правоохранительных органах. Мне кажется, вам стоит с ним поговорить, тем более что вы почти знакомы. Вот его телефон, – она протянула Евгению сложенный лист бумаги, – держите, я ему сказала про вас, и он обрадовался просто страшно. Не вашему горю, разумеется, а тому, что вы сын Горькова. Он в ходе своей работы занимается делом вашего отца, поэтому счастлив будет встретиться с вами.
– Спасибо.
– Ну вот и все. Надеюсь, больше не побеспокою.
– Подождите, Лида, стойте! – вырвалось у Евгения.
– Ну что, что? – Она улыбнулась. – Хотите целоваться опять?
– Хочу. Очень. Но нельзя. Не искушайте, Лидия Александровна.
Она пожала плечами:
– Хорошо, не буду. Всего хорошего, Евгений Николаевич.
Она быстро пошла к воротам. Евгений хотел бежать за ней, объяснить, что в глазах общественности он навеки изгой, пария, и не может допустить, чтобы Лидия от него замаралась. И про маму надо рассказать, чтобы она знала, что только непреодолимые обстоятельства…
Он смотрел ей вслед и понимал, что раз ничего не будет, то и говорить ничего не нужно.
⁂
Федор очень скучал по Таниной стряпне, но пришлось пригрозить, если она хоть что-нибудь еще приготовит, то он врежет в дверь кухни замок. Нельзя ставить под угрозу жизнь матери и ребенка ради обеда или чисто убранной квартиры. Пусть все зарастет грязью, а он оголодает, лишь бы только беременность прошла благополучно.
Сказано соблюдать постельный режим, значит, надо лежать, и точка.
Татьяна порывалась встать, мол, слишком ты меня бережешь, но Федор был неумолим.
То ли от беременности, то ли от скуки, но жена сделалась очень сентиментальной. Глаза теперь постоянно были на мокром месте, они с Ленкой все каникулы проплакали почти без передышки, а Федору отводилась важная, но бессловесная роль мальчика для битья, тупого мужлана, который всех бесит и ничего нормально сделать не в состоянии. Теперь Лена уехала, и ему пришлось совмещать еще и жилеткой.
