Токсикоз почти прошел, и врач говорила, что анализы все хорошие и беременность протекает пока без особенностей, но Федор все равно страшно волновался и в глубине души был рад, что жена сидит у него на голове. Ему казалось, чем невыносимее будет его жизнь, пока Таня носит под сердцем ребенка, тем лучше все пройдет.
Сегодня, едва войдя в прихожую, он услышал всхлипывания. Таня, лежа в гостиной на диване, смотрела мультик «Мама для мамонтенка» и громко рыдала.
Федор скривился, потому что эта лента нет-нет да вышибала слезу у него самого. По мощности воздействия ее превосходил только мультфильм «Пингвины», как несчастный отец высиживал камень вместо яйца, и Федор очень надеялся, что Тане он во время беременности на глаза не попадется.
– Ну все, Танюша, не плачь.
– Да иди ты в задницу!
Федор послушно вышел, переоделся в домашнее, вернулся и прилег рядом с женой. Она крепко обняла его, уткнулась мокрым лицом в шею. Мамонтенок тем временем встретил слониху, и, сцепившись хоботами, они отправились по своим делам.
– Вот видишь, все кончилось хорошо, – сказал Федор.
– Да уж, – всхлипнув, Татьяна прижалась к нему, – так страшно, Федя.
– Не бойся.
– А вдруг я не справлюсь? Вдруг и этому ребенку так же жизнь сломаю, как Ленке? Или не так, а как-нибудь иначе? Убегая от одних ошибок, сделаю еще худшие?
– Тань, успокойся, мы с тобой старые уже.
– Думаешь, это гарантия мудрости?
Федор пожал плечами:
– Нет, конечно, просто разрушительной энергии меньше. Нет уже того молодого задора…
– Надеюсь, что так.
– Ты, главное, плачь поменьше, а то он заранее будет думать, что мир – очень печальное и безрадостное место.
– Я постараюсь.
– Или черт его знает, раз хочется, то и плачь. Как есть, так есть…
Татьяна села и пригладила волосы:
– Знаешь, Федя, это, конечно, нехорошо, перекладывать ответственность за происходящее в семье с себя на общественный строй, но я подумала, что слишком уж у нас муссируется тема материнства. Не просто прибавление семейства, ой, как хорошо и радостно, нет. Материнство преподносится не как дополнение, а как замена. Ведь какой создается образ матери? Что тебе первым приходит в голову? Родина-мать зовет, а не веселая девчонка с коляской, верно? Мать – это прежде всего самопожертвование, отказ от всего во имя ребенка, но, с другой стороны, строгость, суровость и взыскательность. Ты родила ребенка не для того, чтобы он рос рядом с тобой, нет, ты обязана сформировать из него достойного члена общества, то есть научить его полностью игнорировать себя самого. В этом состоит материнский долг, а если ты только попробуешь растить свое дитя свободным, значит, ты безответственная родительница. С другой стороны, ребенок, находящийся под таким неусыпным гнетом, инстинктивно понимает, что что-то не так, но его ведут в детский сад, где он целыми днями распевает песню Энтина «мама – первое слово, главное слово в каждой судьбе», а в передышках рисует маму, читает рассказы Осеевой и поневоле пропитывается мыслью, что мама – это непогрешимая святыня, так что если он на нее сердится, то он маленький негодяй.
– Я не знаю, Тань. Я без родителей рос.
Татьяна снова обняла его.
– Только по моей судьбе не плачь, – улыбнулся Федор.
– Да как не плакать, если ты голодный пришел, а я тебя своими истериками кормлю.
– Ладно, ладно. Сейчас творога поедим. Кальций полезно.
Только Федор собрался встать, как зазвонил телефон.
– Це Зейда, – сказали в трубке суровым голосом, – выбачьте, но треба поговорить.
Федор поморщился. Он хорошо относился к Виктору Николаевичу, но тот порой наглел и забывал, с кем разговаривает.
– Це терминово, – добавил Зейда, и пришлось разрешить ему прийти.
Таня ушла в спальню, а Федор с гостем сидели в кухне и гоняли пустой чай. История, которую рассказал Виктор, поразила Федора. Он знал, что служители закона порой позволяют себе лишнего, активно не одобрял рукоприкладства, боролся с ним, но считал, что грешат этим только опустившиеся сотрудники с тяжелой профессиональной деформацией. Но чтобы Костенко… Такой благожелательный и культурный человек, отзывчивый, прекрасный семьянин, разве можно подумать, что он раскрывал дела изуверскими методами?
Наверное, тут просто испорченный телефон. Какой-то уголовник рассказал своему лечащему врачу очередную байку, на которые рецидивисты вообще большие мастера, докторша половину забыла, а другую половину запомнила бог знает как, вот сын Горькова и получил информацию, скорее всего имеющую к реальности очень мало отношения.
В конце концов, если Горькова слегка помяли при задержании, ничего в этом нет удивительного. Он убивал детей, лишил жизни сына оперативника, коллеги. Уже за то Павел Горьков должен был сказать спасибо, что не грохнули при попытке к бегству.
Допустим, писатель действительно попросил уголовника убить себя, но разве это доказывает его невиновность? Скорее наоборот. Федор на его месте поступил бы так же. Человек с интеллектом выше табуретки понимает, что присудят высшую меру, других вариантов нет, но если умереть до суда, то официально ты преступником считаться не будешь и семья твоя хотя бы формально останется семьей честного человека. Можно ради этого пожертвовать парой месяцев жизни, чтобы не обрекать на позор и унижения близких и себя самого.
Якобы Костенко шантажировал Горькова сыновьями. Тоже чушь собачья.
Федор нахмурился, вспоминая обстоятельства дела. В принципе логично, когда обнаруживаешь трупы на дачном участке, подозревать всех членов семьи, а не только отца, но в случае с Горьковым старший сын давно служил в армии, а младший был слишком юн даже в момент обнаружения тел и тем более десять лет назад, когда было совершено первое преступление. Павел Николаевич не мог не знать, что у его детей безупречное алиби.
С другой стороны… Если ты матерый уголовник, то, будучи арестованным, попадаешь в привычную среду, в мир, законы которого тебе хорошо известны, ты знаешь, чего действительно надо бояться, а что – страшилки для лохов, которые смело можно пропустить мимо ушей. Ты умеешь вести себя в камере, знаешь тамошние ритуалы, матушка или баба несут тебе толково собранные передачи, а товарищи по несчастью разбирают твое дело как записные адвокаты. Ты будто на вахту заступил.
Совсем другое дело – законопослушный гражданин, особенно интеллигент. Для такого индивидуума попасть в СИЗО – все равно что на Луну. Или даже хуже, потому что про Луну он знает из уроков природоведения, а в изоляторе полностью неизведанная среда, в которой ты вдруг из свободного человека делаешься бесправным существом. Тут кто хочешь растеряется, даже если следователь строго соблюдает социалистическую законность.
Видимо, Горьков был деморализован настолько, что стоило Костенко произнести слово «сыновья», как он решил умереть, чтобы не тащить их в этот ад, в который попал сам.
