Он имел доступ к дому Горькова в Псковской области и знал, когда там точно не бывает хозяев.
Евгений рассказал, что до нее обращался за помощью к Вадиму, и тот всячески отговаривал его ворошить прошлое, даже пугал, что если Горьков будет слишком активничать, то отправится в тюрьму вслед за батей. А теперь идет поздним вечером без приглашения. Зачем? Явно не с добрыми намерениями.
Фигура Вадима исчезла под козырьком парадной, через секунду хлопнула входная дверь. Яна затаилась.
Что делать, она не знала, в голове от страха плескался какой-то кисель вместо мозгов. Она молилась только о том, чтобы Пантюхин ее не заметил. Ведь он знает ее в лицо, и, когда увидит, сразу все поймет.
Кажется, она перестала дышать, слушая осторожные тихие шаги.
Когда Пантюхин достиг двери Горьковых, Яна напряглась до предела, стараясь уловить, что сейчас будет, но вдруг поняла, что Вадим поднимается выше. Неужели он увидел ее в окно?
Яна испугалась, что стук ее сердца слышно на весь дом, и оцепенела.
Шаги остановились пролетом ниже, на площадке, где жила чудесная девочка Варя.
Сквозь стены Яна расслышала слабую трель дверного звонка.
Она поняла, что сейчас будет.
– Варечка? – негромко спросил Вадим. – Открой, пожалуйста, возьми варенье для Валентины Дмитриевны, а то Жени, похоже, дома нет.
Яна полетела вниз, изо всех сил крича:
– Варя, не открывай!
Дальше реальность будто рассыпалась на отдельные кадры. Вот Пантюхин оборачивается к ней, с ласковой улыбкой разводит руками.
Вот она снова кричит: «Не открывай, Варя!»
Что-то входит в бок, глубоко, но быстро, мимолетно, она толкает Пантюхина так, что он отлетает и ударяется спиной о Варину дверь. Путь свободен, надо бежать, но Яне страшно повернуться к нему спиной.
И тут же она понимает, что все кончилось, сейчас она умрет, и бояться больше нечего.
Пантюхин выпрямляется, но тут хлопает входная дверь, он бежит вниз, а Яна садится на ступеньку. Надо кричать, но голос исчез.
Сколько это заняло времени? Секунду? Три?
И сколько у нее осталось, чтобы пожалеть о том, что она уходит слишком рано? Так всегда – ее первой уводили с детских праздников, как раз когда начиналось самое веселье, мама боялась, что она разгорячится и простудится. Тогда умолять было бесполезно, и сейчас тоже. Не даст ей судьба испытать близости с мужчиной, родить детей, и даже с Зейдой попрощаться не позволит. Двушки в кармане так и останутся неиспользованными.
На площадку выбежала девочка, Яна замахала, чтобы та закрылась в квартире, вдруг Пантюхин вернется, а Варя не послушалась, опустилась перед ней на корточки и расстегнула пальто.
Яна хотела сказать ей что-нибудь хорошее, но голова закружилась и страх пропал, а вместе с ним ушло и сожаление. Девочка что-то подложила ей под голову, Яна легла на ступеньки и закрыла глаза.
Она хотела сказать девочке, как зовут убийцу, но язык не слушался.
Прошла минута, а может быть, сто лет, и появился Евгений Павлович, потом врачи, ее понесли куда-то на носилках, и Яна обрадовалась, что умрет не на этой узкой заплеванной лестнице.
Очнувшись, Яна увидела за окном светлый день и испугалась, что проспала на работу, хотела вскочить, но почему-то не вышло. Только тогда она огляделась, поняла, что окно чужое, а сама она лежит привязанная к больничной койке. Не успела она понять, в чем дело, как подскочила мама:
– Господи, доченька, наконец очнулась! Ну и напугала же ты нас! Разве так можно?
Яна нахмурилась и дернула рукой.
– Сейчас, сейчас! – Мама выбежала за ширму, крикнула «позовите доктора» и сразу вернулась.
Яна снова махнула рукой. Широкая тканевая полоска давала небольшой люфт, но держала крепко.
– Я что, сошла с ума?
– Нет, доченька, они после наркоза всех привязывают.
Яне дали глоточек воды. Приподнявшись на локте, она почувствовала, что ей что-то мешает в животе, и вспомнила, что с ней случилось.
Тут появился очень маленького роста врач средних лет и сурово посмотрел на Яну.
– Ага, – сказал он и откинул одеяло.
Яна увидела, что к животу у нее приклеен большой кусок марли, и вспомнила наконец, что с ней случилось.
– В рубашке родилась, – врач мягко нажал ей на живот, – лезвие прошло как по инструкции, ничего жизненно важного не задело. Даже селезенку тебе оставили.
– Большое спасибо…
– Диафрагму только пришлось зашить и легкое, но это ничего. Денек еще с трубкой походишь и будешь как новенькая. Повезло тебе, Яна Михайловна.
– Я бы не сказала, что напороться на бандитский нож – большое везение, – заметила мама своим фирменным тоном, которым ставила наглецов на место.
Но доктор не смутился, а подмигнул и сказал, что если уж приходится напарываться на бандитский нож, то делать это надо именно так, как Яна.
Предупредив, что сегодня ее еще понаблюдают в реанимации, а завтра переведут в общую палату и там надо будет сразу побольше двигаться, врач ушел, а Яна сказала маме, что ей срочно надо связаться с Макаровым.
– Не выдумывай! Ничего тебе не надо! Я с ним связалась уже и имела крупный разговор. Он ответит за то, что с тобой случилось, можешь не сомневаться.
– Да он-то при чем?
– И Танька его, зараза такая, скажите пожалуйста, не смогла мою дочь на кафедру устроить, постеснялась беспокоить нужных людей. Конечно, для себя берегла… Ну ничего, я зато теперь не постесняюсь, Макаров у меня вверх тормашками из кресла полетит!
– Мама, пожалуйста…
– Или пусть как хочет устраивает тебя на кафедру на хорошую должность, или я ему устрою веселую жизнь.
– Он ни в чем не виноват, просто стечение обстоятельств.
– Во всяком случае, ты больше не пойдешь на эту чертову работу. Не хватало мне еще дочь каждый день как в бой провожать!
Яна закрыла глаза, понимая, что спорить с мамой бесполезно. Надо еще радоваться, что сейчас она больная и поэтому мама сильно ругать не будет, но, как только поправится, сразу получит, что заставила родителей волноваться.
Ничего, завтра ее переведут в общую палату и она как-нибудь доползет до телефона. Только захочет ли Федор Константинович с ней разговаривать после милой беседы с мамой, очень большой вопрос.
Назавтра палата оказалась не общей, а двухместной, а соседнюю койку заняла мама. Яна удивилась такой почти восточной роскоши, но мама сказала, что это самое малое, что Макаров может для них сделать.
После обеда пришел папа, тихий, взволнованный, долго обнимал Яну и сказал, что гордится ею, но мама замахала на него, мол, нечего, нечего.
