– Глубоко сочувствую, но мертвых не воскресишь.
– А репутация?
– Сами знаете, народная молва – штука тугая.
– Творческое наследие, опять же. Горьков был хороший детский писатель, почему бы не печатать его книги, когда будет доказано, что он никакой не маньяк, а достойный советский человек?
– Ну, знаете, не много найдется руководителей издательств, которые возьмут на себя смелость подписать в печать его книги. Нет, Федор Константинович, ворошить прошлое абсолютно ни к чему. Больше скажу: шельмовать такого заслуженного профессионала, как Костенко, – настоящая политическая близорукость.
– Вот как?
– Вы хотите обелить Горькова, но это все равно у вас не получится, уж поверьте мне. В народном сознании что замазано, то замазано. И потом, дорогой мой, я не юрист, но знаю, что реабилитировать можно того, кто был осужден, а Горьков умер в статусе обвиняемого. Вы его сыну не сможете даже выписать справку о реабилитации, так к чему этот сыр-бор?
Федор взял свою рюмку, тоже покачал в ладони, вдыхая упоительный аромат, немножко отдающий горечью прелых листьев. Секретарь прав, за трех пацанов и Яну Михайловну Пантюхин на вышку себе заработал, а дальше начинается донкихотство и борьба с ветряными мельницами. Если поднимать все старые преступления, это затянет процесс, а при грамотном адвокате может дойти и до оправдания, ведь прямых улик особенно-то и нет. Все держится на признании Пантюхина, сделанного в состоянии сильного душевного волнения. Хорошо доказано только покушение на Яну Михайловну, да и то… Показания несовершеннолетних хорошие адвокаты щелкают как семечки. Скажут: «Варя, а ты кого опознала? Мужчину, который напал на Яну Михайловну, или того человека, что приходил накануне в гости к твоей соседке?» И все. И посыпалось дело.
Так что пусть Сергей Васильевич Костенко доживает свой достойный век в почете и славе, убеленный, увенчанный и окруженный.
И ему, Федору Константиновичу Макарову, лишний плюс. Да, произошло ЧП, целый каскад нестандартных ситуаций, но прокурор держит руку на пульсе, во все вник, во всем разобрался и купировал без лишнего шума в полном соответствии с генеральной линией партии.
Мертвых не воскресить, сказал секретарь, и Федор это знает. Глаша лежит в земле и никогда не вернется к нему. И эта девочка Яна Михайловна тоже была на волоске от смерти, потому что когда-то Костенко гнался за показателями. Мертвые не воскреснут, но могут убивать живых.
– Я распорядился начать масштабную проверку, – сказал Федор.
– Это вы поспешили, – хохотнул секретарь, – но можно же ее свернуть…
– Боюсь, нельзя.
– Федор Константинович! Вы понимаете, что может начаться, если информация утечет в народ? Милиционер – маньяк, следователь какой-то гестаповец! Что люди подумают о всей нашей государственной системе?
Федор пожал плечами:
– Что подумают? Что система живая. Движется, совершает ошибки, замечает их, исправляет, развивается. Залечивает раны…
– Хорошенькие ошибочки.
– Какие уж есть. Существуют, к сожалению, хитрые и изворотливые люди, которым удается проникнуть во власть, но если мы будем их разоблачать, то люди поймут, что это чужеродный элемент, который отторгается системой, а не имманентно присущая ей ткань.
– Эк вы завернули! А что ж через двадцать лет-то только отторгает их ваша система, а не на этапе отдела кадров, спросят граждане.
Федор засмеялся:
– Извинимся, что делать.
– Нет, дорогой мой, мы не можем допустить такой дискредитации правоохранительных органов в глазах общественности. Ведь дети поступают на юридический факультет и в Школы милиции, потому что равняются на Костенко, а вы собираетесь его ошельмовать!
– Не хочу говорить до результатов проверки, но мне кажется, он сам себя ошельмовал.
– Неужели вам не понятно, что я имею в виду? – Секретарь начал терять терпение. – Вы умный человек, Федор Константинович, не притворяйтесь дурачком!
Федор допил коньяк, потому что тот действительно был очень хорош, а после угоститься случая может и не представится.
– Я понимаю, что обожествление системы ведет к ее смерти, – вздохнул он, – а мертвое божество требует, к сожалению, живой человеческой крови.
Секретарь нахмурился:
– Что вы несете?
– Когда система мертва, она убивает. Трое юношей погибли, мой молодой специалист едва не лишился жизни именно из-за замалчивания и идеализации, и это только один случай. А сколько крови пролилось ради светлого лика системы по всей стране?
– Вы понимаете, что за такие слова положите партбилет на стол?
– Если товарищи решат, положу. Но проверку не отзову. Молчать больше нельзя.
⁂
Евгений вбежал к Лиде, схватил ее в охапку и поволок на диван.
– А что бы нам не посидеть, не пофилософствовать? – засмеялась она, отбрыкиваясь. – Ты мне расскажешь за какую-нибудь там диалектику.
– Рембрандта читала? Нет? В постель!
Евгений одновременно целовал Лиду, скидывал куртку и снимал ботинки.
– Нет, я хочу культурно развиваться, хочу вооружиться тем, чем ты там хотел меня вооружить для научной работы.
– Я больше не твой препод, так что прошляпила ты, мать, свое счастье! – с пафосом проговорил Евгений, но, взглянув Лиде в глаза, немного опомнился и выдохнул: – Извини, просто я шалею, когда тебя вижу. Давай просто посидим, и все.
– У тебя сколько времени?
– Минут двадцать. Ты устала?
– Да, сегодня весь день на ногах, сплошные пункции.
– Все-все, не будем. – Евгений притянул Лиду к себе.
– Женя, что на работе? Тебе вернули занятия?
– Да. Хотя я уже втянулся рефераты проверять.
Евгений не рассказывал Лидии, что завкафедрой, хоть и восстановил его в правах, оставался холоден и сух, по-прежнему называл «молодым человеком» и сказал, что хоть правда выяснилась и он очень рад, что с товарища Павла Горькова посмертно сняты все обвинения, но не будем забывать, что вы, молодой человек, проявили себя не с самой лучшей стороны, продемонстрировали нам эгоизм и полное равнодушие к интересам коллектива, поэтому доверия вам больше нет и не будет.
– Хочешь, в море иди, – сказала Лидия, – как распишемся, так и иди сразу, я за твоей мамой присмотрю.
Евгений улыбнулся. Всего две недели, и не надо будет никуда бежать и торопиться, потому что Лида войдет в его дом молодой женой. Как она поладит с мамой, пока загадка, но в море он точно не пойдет.
– Пока попротираю еще штаны на кафедре, – сказал он.
– Кажется, Жень, я отдохнула. Может, успеем еще?
Он покосился на часы. Минутная стрелка как раз с глухим щелчком перескочила одно деление.
