Эта аудитория с огромным интересом слушала рассказ о возникновении профсоюзного движения в Англии. Значительное большинство согласилось с утверждением, которое я старался разъяснить, а именно что никакие разногласия между спорящими нельзя решить, если они просто убьют друг друга. Но в толпе нашлось полдюжины членов Международного союза рабочих в широкополых шляпах и небритых, точно таких же, каких можно увидеть на митингах в Восточном Лондоне, Ливерпуле или Глазго. Они не работали на железной дороге. Один держал цирюльню, другой был учителем, третий оказался русским доктором, а еще один – стряпчим. Но они были представителями единственного союза, существовавшего в русской Сибири – революционного кружка, состоявшего из худших городских элементов, объединенных одной общей целью: ограбление и убийство каждого достойного человека, будь то буржуа или рабочий, который отказывался поддержать политику анархии. Эти пять или шесть законченных негодяев составляли нечто вроде кровного братства и под завесой анонимности выпускали мандаты в отношении и от имени русских рабочих, которые были подкреплены системой кровавого терроризма и которым рабочие не имели сил противостоять. Совершенно обыденным стало то, что каждое утро на улице находили мертвых людей, принадлежавших к разным классам, которых ночью убивали члены этих кружков. Не существовало никакой системы законов или полиции, последние остатки юстиции были вырваны с корнем, и эти преступления оставались безнаказанными. Ирония в том, что все эти действия открыто объявлялись совершенными в интересах прогресса и реформ именем священного Труда!
Иркутский кружок задавал вопросы, которые не были рассчитаны на то, чтобы установить факты, касающиеся труда в России или в Англии. Это была пустопорожняя чепуха, как, например:
«Почему мы должны довольствоваться половиной, если, покончив с буржуазией, можем получить все?»
«Почему мы должны позволить восстановить закон, если он всегда использовался меньшинством для ограбления большинства?»
«Разве не будет более справедливым, если позволить большинству грабить меньшинство?»
«Разве, уничтожая помещиков и капиталистов, русский пролетарий не возвращает себе свое?»
«Разве не факт, что чем более планомерно и эффективно мы будем уничтожать класс помещиков и буржуев и все присущие им институты, тем легче будет установить новый порядок?»
Здесь был тонкий расчет на то, что на такие вопросы трудно ответить коротко на встрече с рабочими, ни один из которых не умел ни читать, ни писать. Удивительно предусмотрительным оказалось привлечение к этой миссии в качестве корреспондента мадам Франк, которая была редактором «Русской армии». Она цеплялась к каждому вопросу и, приводя один пример за другим, объясняла, во что выливались на практике все эти предложения и как они вели к полному уничтожению всего хорошего и достойного в России. Потом, блестяще обыграв слова «новый порядок» из последнего вопроса, она нарисовала картину этого нового порядка, как он будет выглядеть на практике в этой части России под управлением большевиков. Влияние этой маленькой женщины на простых русских рабочих было удивительным. Совершенно очевидно, что рабочие предпочли бы старый режим новому, если единственно возможный результат нового порядка – это большевицкая тирания.
Следующую остановку мы сделали в Иннокенть-евской, где управляющий выглядел так, словно предпочел бы встрече с рабочими собственную казнь. Специалисты остались в стороне, и аудиторию составляли исключительно железнодорожные рабочие. У них было много общих черт со средним английским рабочим, и они жадно впитывали информацию в отношении методов хорошо организованных английских профсоюзов. Они понятия не имели, что мы сделали и какого прогресса добились в улучшении условий работы и труда в целом. Их профессиональные лидеры принижали наше движение, называя наши объединения «буржуазными тред-юнионами», и всегда отзывались о деятельности наших профсоюзов так, будто она была организована и полностью управлялась капиталистами. Они с удивлением узнали, что наши объединения были единственными в мире исключительно рабочими организациями, что все их официальные представители должны были работать в той сфере, чью организацию они представляли, что мы, в отличие от них, не позволяли врачам, адвокатам и политикам управлять нашими делами, а настаивали на том, что наши профсоюзы должны быть в наших руках. Один старый русский машинист спросил: «Если английские рабочие обнаружили, что так полезно, чтобы их объединениями руководили исключительно представители рабочего класса, то почему немцы не поступили так же?» Я ответил: «Когда движение начинается неправильно, потом очень трудно это исправить. Во всем мире разные отщепенцы борются за место в профсоюзах, и, если однажды им удается туда проникнуть, они готовы скорее разбиться в лепешку или разрушить профсоюз, чем выйти из него. А те, кому не удалось проникнуть внутрь, кружат рядом, как прилипалы, и не отстают. Русские рабочие, создавая свои профсоюзы, с самого начала должны поступить правильно и освободиться от всех посторонних элементов, кроме рабочих».
Мы остановились в Зиме, где за несколько месяцев до этого столкнулись с жестким приемом вооруженных забастовщиков. Встреча в мастерских стала огромным успехом. Удивительно было видеть, что, хотя во время моей предыдущей встречи с этими рабочими я вел себя как военный диктатор, они не выразили возмущения и строго соблюдали соглашение, которое было достигнуто с помощью штыков. Они были довольны, что я тоже соблюдал свою часть договоренности, но не забыли о своих интересах, когда им представилась такая возможность.
Нижнеудинск не значился в моем списке, но ко мне поступила особая просьба обратиться к местным рабочим, и мы, сделав все необходимые приготовления, посетили это место в воскресенье 8 марта. Эта встреча стала, пожалуй, самой большой из всех, проведенных до этого момента. Официальное руководство велело соорудить в огромной мастерской по ремонту локомотивов специальную сцену и само отнеслось ко всему происходящему с большим интересом. Дело было очень сложное и утомительное, но если в результате удалось бы посеять семена порядка и прогресса, то наши усилия были не напрасны.
Наш вагон прицепили к хвосту медленно движущегося поезда, идущего на запад, и мы прибыли в Канск только к вечеру 10-го.
Канск был самой восточной точкой территории, охваченной мятежом, и там находилось довольно большое железнодорожное депо. От железнодорожных служащих мы узнали несколько интересных фактов о мятеже. Он начался внезапно 26 декабря в одно и то же время с его началом в Омске и Куломзино и поначалу имел целью захват железной дороги. Военная охрана в Канске состояла из пятидесяти солдат и одного офицера. Офицер выставил караулы на некотором расстоянии от станции в разных местах, и, когда солдаты, служившие его личной охраной, проснулись, они обнаружили, что помещением и их оружием завладели полдюжины вооруженных людей. Мародеры крикнули: «Ваш офицер убит!» – и приказали солдатам лежать смирно, пока они не заберут винтовки. Сделав это, они прошли в комнату офицера, который, увидев, что его люди уже безоружны, сбежал без единого выстрела. Отряд большевиков насчитывал пятнадцать человек, и эти пятнадцать удерживали в заложниках станцию и город с 5 тысячами жителей в течение двадцати шести часов! По истечении этого времени появился эскадрон казаков, и большевики ушли, забрав с собой около 80 тысяч рублей, принадлежавших железной дороге и почтовому отделению. За время своего пребывания они творили всевозможные зверства. Они убили начальницу железнодорожной школы и пытали ее мужа, раздев его догола и поливая холодной водой, а потом бросили в снег, где он вскоре замерз до смерти. В данном случае обвинением против своих жертв они выдвинули то, что те учили русскую молодежь становиться буржуазией, вместо того чтобы объяснять, что все мужчины и женщины должны быть равны, как предопределено природой.
