– Спасибо, племянник, – тихо сказала Хацет. – Ты не мог бы собрать всех на семейный совет? Нам нужно все обсудить.
Муса ушел, и они остались втроем. Когда Нари закончила с лечением Сеифа, старик зашевелился и поморщился.
Она поднялась на ноги.
– Я приготовлю зелье, чтобы не было отека. Оно поможет снять боль, когда меня нет рядом.
– Спасибо, – тихо ответила Хацет, не сводя глаз с отца. – Бану Нахида, – окликнула она, когда Нари уже стояла в дверях.
Нари оглянулась, и обессиленный, затравленный взгляд королевы заставил ее прирасти к месту. Она никогда не видела Хацет в таком унынии.
– Сегодня утром Исса предложил прочесть молитву за упокой Ализейда, – проговорила королева, устремив усталый взгляд на отца и не глядя на Нари. – Думаю, он и не догадывался, как я отреагирую на его слова… Наверняка он сказал так из лучших побуждений.
– Али жив, – сорвалось с губ Нари яростное отрицание. – Он вернется.
Хацет посмотрела на нее, и Нари впервые увидела проблески бездонного отчаяния в измученных золотых глазах королевы.
– Ваше племя считает себя благословенными… Ты это откуда-то знаешь? Наверняка?
Нари не могла солгать дочери, чей отец умирал, и матери, которая делала все, чтобы оградить своих детей от опасности, пока какие-то чудовища не отняли их у нее.
– Нет, – ответила она, и ее собственный голос сорвался. – Но я взяла с него клятву, и, думаю, он побоится ее нарушить.
Хацет улыбнулась ей печальной, страдальческой улыбкой.
– Да, он такой. – Она помолчала, и буря чувств в ее чертах поутихла. – Если хочешь, можешь оставаться в Та-Нтри, бану Нари. За то, что ты сделала для моей семьи, для моего отца, для моего сына… двери моего дома всегда будут тебе открыты.
Вероятно, Нари стоило ответить ей благодарностью, но она почуяла подвох в ее словах.
– А Джамшид?
– Джамшид возвращается в Дэвабад. Я приняла решение. Он принял решение. – В голосе Хацет звучало почти сожаление. – И если ты попытаешься остановить его, я запру тебя в темнице.
Как будто что-то сможет меня там удержать. Нари поклонилась:
– Мне пора заняться лекарством для Сеифа.
И только когда она закрыла за собой дверь и осталась одна в коридоре, Нари позволила эмоциям взять над собой верх и прижала кулак ко рту, чтобы не закричать.
«Мой брат умрет, – ей вспомнился рассказ Джамшида об отравлении Али. – Он не убедит Манижу остановить насилие и выкинет что-нибудь безрассудное и храброе в попытке помешать ей, и тогда он умрет». И не имело значения, что Джамшид приходился Маниже сыном – Нари прекрасно знала, как поверхностны были ее материнские чувства.
Охваченная отчаянием, Нари обняла себя руками, спасаясь от коридорного холода и перебирая в уме все, что ей было известно, в мучительном поиске выхода, который не повлек бы за собой очередную смерть кого-то, кого она любила.
Нужно пойти и утопить этих жар-птиц. И их избавить от страданий, и лишить Джамшида возможности уехать. Нари снова задрожала, ее вздох вырвался облачком пара.
Она замерла.
В Шефале не должно быть так холодно.
Словно ледяной палец скользнул по ее спине, когда Нари посмотрела в конец коридора. Она была одна, и в странно неподвижном воздухе повисла такая густая тишина, что казалась осязаемой. Удушливой. Как будто Нари была единственной обитательницей замка, хотя день перевалил за полдень и отовсюду должна была доноситься целая какофония звуков. Она обратилась к своей магии, к всевидящему шестому чувству.
Ничего. Ни сердцебиений за стенами, ни кашля, ни вздымающихся легких. Ни души. И только кусачий ветер щекотал ей шею, напоминая дуновение блуждающего облака.
Нари сорвалась с места и бросилась к себе. Она рывком распахнула дверь в свою комнату и пересекла порог…
Оказавшись прямо на заледеневшем утесе.
Нари окинула взглядом пейзаж, невозможным образом представший перед ней: заснеженные горы и острые черные скалы на фоне бледного неба – там, где должна была стоять ее кровать. Она резко развернулась, потянувшись к двери.
Дверь исчезла. Теперь перед Нари выросла сверкающая стена льда, сплошной гладкий массив, простиравшийся во всех направлениях.
Ее разум не мог до конца осознать, что за чертовщина сейчас творится, поэтому Нари не успела даже запаниковать, когда со спины ее накрыла тень. Позади приземлилось существо, достаточно крупное, чтобы заслонить подернутое облаками солнце. Нари снова повернулась, поскользнувшись на льду.
На нее смотрел шеду.
37
Али
В детстве Али слышал легенды о преисподней, рисовавшие в его воображении страшные картины с пылающими кострами и обжигающими ветрами; место, где тесно от душ злодеев и шумно от их истошных криков.
Он начинал подозревать, что легенды ошибались. Ибо не мог подобрать более уместного слова, чтобы описать безмолвное, пустое царство в морской пучине, где он очутился.
Здесь не было ни дня, ни ночи. Ни неба. Лишь тяжелая чернота, навалившаяся сверху, такая непроглядная и зловещая, что Али не мог поднять глаз без головокружения и ощущения, что его вот-вот расплющит. Единственным источником света было эфемерное мерцание бирюзовой воды, затопившей землю. Его окружали развалины города, казалось, даже более величественного, чем Дэвабад, уничтоженного и покинутого эоны назад, в один из катаклизмов, о которых пишут священные книги. Затерянный город на самом дне мира, где Али оказался единственным обитателем и время потеряло смысл.
Он доковылял до очередного узкого прохода, протискиваясь между высоких, облепленных ракушками стен.
– Физа! – крикнул он. Пересохшее горло саднило. – Физа!
Эхо подхватило ее имя, подкидывая на затихающих волнах. Ответа не последовало. Ни ответа, ни звука Али не слышал с тех самых пор, как очнулся один на затопленном песке, весь покрытый кровавыми царапинами, с сильно вывихнутой лодыжкой и, по всей видимости, сломанным ребром, больно режущим бок. Те раны, которые не открывались заново при ходьбе, уже начали заживать, и кровавая корка на царапинах стала для него единственным мерилом времени. Ребро и лодыжка болезненно реагировали на каждый вздох и каждый шаг, и все же Али не сдавался, ища выход из этого места. Остановиться означало бы навлечь на себя безумие.
Может, это и есть твое наказание. Может, Тиамат бросила на него один взгляд, увидела, что Али избавился от печати Сулеймана, и оставила его здесь, обрекая на долгие муки. А они будут долгими. Али – джинн. Пройдут недели, пока он оголодает до смерти, невыносимые недели.
Узкий проход расширился, и Али вскрикнул, когда вода, плескавшаяся на уровне его лодыжек, внезапно дошла до самого горла. Он нырнул и успел набрать полный рот соленой жидкости, после чего опомнился и поплыл, перетруживая все новые мышцы. Зульфикар в ножнах болтался в воде, то и дело ударяясь о бедро. Али бросил попытки не намочить лезвие.
